ЕДИНОРОГ ЗА РАЙСКИМИ ВРАТАМИ

*

ЕДИНОРОГ ЗА РАЙСКИМИ ВРАТАМИ

Эдуард Веркин. Остров Сахалин. М., «Э», 2018, 480 стр.

Почему одни книги удостаиваются литературных премий и благожелательных рецензий, но весьма вялой читательской реакции, а другие продолжают обсуждаться на литературных форумах и в соцсетях, причем дело доходит чуть ли не до взаимных оскорблений сторонников и противников? Механизм этого явления, честно говоря, довольно загадочный, но ясно одно — время от времени, но появляются книги, которые читают не потому, что кто-то (читатель ли, критик ли) их похвалил, а чтобы хоть немного разбираться в бурных сетевых дискуссиях. Чтобы быть в контексте.

Хотя и сами эти книги, безусловно, тоже встраиваются в определенный контекст — не только встраивают в него читателя. Порой этот контекст создается автором осознанно, даже демонстративно, порой появляется как бы сам собой, выстраивает себя сам. «Остров Сахалин», выпущенный скромным тиражом и под неброской обложкой, и стал книгой, где каждый пытается вчитать или вычитать что-то свое («Почему на потолке красные звезды? Это неспроста!..»).

Отчасти, конечно, дело в том самом контексте, в почти вызывающих культурных аллюзиях. Перед нами беллетризованный отчет молодого исследователя, отправленного руководителем на каторжный остров Сахалин в дальнюю оконечность Империи для изучения нравов, получения правдивой статистики и общего наблюдения. Тюрьмы и поселения не оставлены вниманием. Отчет написан, как и «в оригинале», по возвращении в «цивилизацию». Но пейзаж внутри столь почтенной рамки совсем не классический. Около двух поколений назад разразилась и закончилась ядерная война. В Северном полушарии «цивилизация» — то есть технологии, государственные институты и культурная преемственность — сохранилась исключительно в Японии (так что Сахалин — часть Империи Ниппон, просто за отсутствием других претендентов). На полевые изыскания отправляется ученица известного профессора (если соотносить с нашими реалиями — скорее аспирантка, чем студентка), дочь очень уважаемой в столице семьи. На острове, где кроме каторжников и ссыльнопоселенцев обитают около двадцати миллионов беженцев с континента, ей предоставляют сопровождающего Артема, одного из семнадцати уцелевших здесь этнических русских, — не без причины, как выяснится позже. Почти в самом начале намеченного маршрута все идет наперекосяк; сильное землетрясение ломает стены тюрем и шахт, разрушает дороги и меняет береговую линию. Но упорная исследовательница не останавливается, пока не выполнит каждый пункт намеченной программы осмотра. В любой внештатной ситуации синеглазая дочь самурая берет себя в руки и продолжает исследование. Нет-нет, вы не ослышались. Глаза главной героини синие, как у ее мамы и русской бабушки.

Так это что, фантастика? Если говорить о декорациях, похоже, что да. Но современная российская фантастика предпочитает придерживаться жестких жанровых рамок. А до сих пор авторская траектория Эдуарда Веркина в основном пролегала в области «подростковой» (ее еще называют young adult) литературы, хотя на территорию фантастики порой и заходила. Как результат, мы имеем жесткого и в высшей степени реалистичного «Мертвеца» (премия «Заветная мечта») и военную прозу — «Облачный полк» (премия «Книгуру»). А также вполне жанровое, даже слишком жанровое «Место снов» (та же «Заветная мечта» — за лучшее произведение в жанре научной фантастики или фэнтези). А также опубликованный во взрослом журнале «Октябрь» десять лет спустя, несравненно более сложный, изобилующий литературными аллюзиями «Звездолет с перебитым крылом». Добавим сюда повесть «Чяп», удостоенную недавно премии «Новые горизонты» (ее вручают как раз за «выходящую за рамки» фантастику), и многое другое. Веркин — автор в общей сложности более 10 романов и 30 повестей, в том числе и мрачнейшей постапокалиптики («Вендиго — демон леса»)… То есть он известен как писатель качественной, крепкой, иногда очень сильной, но сугубо подростковой литературы. Впрочем, жесткой, мрачноватой, без всяких скидок на возраст читателя.

Здесь же — проза сугубо взрослая, из-за чего, по слухам, при публикации романа возникли некоторые сложности. Перепозиционирование — не только труднопроизносимое и неуклюжее слово, но и энергозатратный и вообще затратный процесс.

Так что об «Острове Сахалин» имеет смысл говорить как о романе экспериментальном. С этой точки зрения понятна и его дискуссионная мощность — стоило ли выходить из зоны авторско-издательского комфорта, чтобы написать обычную фантастическую книгу? — и примечательная жанровая неопределенность. Строго говоря, «Остров Сахалин» — это вообще несколько разных книг. Эти книги имеют приблизительно общую фабулу, но написаны в совершенно разных жанрах (и не все они относятся к «большой литературе»). Но сделать так, чтобы люди под одной и той же обложкой находили разные истории, удавалось еще Льюису Кэрроллу, так что многослойность сама по себе вещь ценная, но не то чтобы удивительная. Уникальный фокус, который совершает на глазах изумленного читателя Эдуард Веркин, заключается в том, что каждая его жанровая история завершается хэппи-эндом; причем, что важно, — хэппи-эндом, приличествующим именно этому жанру. Разумеется, не все эти истории читатель готов воспринимать всерьез и даже воспринимать вовсе (о чем ниже), но отрицать их наличие трудно.

Перечисление я начну, так сказать, снизу. И от жанра к жанру финал истории будет меняться, оставаясь хорошим и правильным — для этого жанра. Судите сами:

Экзотическая дизельпанковская манга с паровозами, специфическими японскими маньяками, пистолетами под полой макинтоша и ордами зомби — заканчивается спасением бойцовой тян.

Крайне комплиментарный руссо-национале боевик подводит к тому, что русский мальчик и полурусская девочка, невзирая на миллионы жестоких монголоидов, даруют человечеству утраченный выход в Космос.

Пущенный обратным ходом библейский сюжет — сошествие во ад; благословение Предтечи; поиски истины в падшем мире и явление ангела — логически безупречно заканчивается непорочным зачатием.

Диссидентский памфлет о сути пенитенциарной системы, начавшись со сдержанно-язвительных описаний «как у Чехова», решительно сворачивает в сторону фантасмагорий Салтыкова-Щедрина, лихо перемахивает через владения Солженицына… И уже в ледяных просторах Сартра и Кафки читатель наблюдает гибель последней каторги Земли, убеждаясь попутно, что труды и смерть последнего русского интеллигента, присвоившего себе самоназвание Человек, не были напрасны.

И, наконец, краткая повесть о поэте, утопившем свой талант в болоте политической журналистики, — кончается смертью этого самого поэта от руки верного почитателя его стихов — и убийца, не раскаиваясь, но оплакивая дело рук своих, твердит наизусть любимые строки. Единорог все еще ждет тебя, девочка, там, за райскими вратами.

Не исключено, что перечисленными сюжетами «Остров Сахалин» не исчерпывается. Путеводитель по черной изнанке сегодняшнего Дальнего Востока? Трактат по современному изводу федоровского космизма? Есть и то, и это. Дотошные читатели даже успели найти в тексте историю любви. Сделать это было непросто, поскольку здесь как раз и приходится вчитывать в текст то, о чем сочла нужным умолчать студентка при составлении беллетризованного отчета профессору. Кстати, не вполне надежным рассказчиком оказывается не только героиня, но и практически каждый здесь — кто-то врет, кто-то заговаривается, кто-то давно находится по ту сторону реальности. Разве что голосу Артема можно верить — но Артем говорит редко. Так что читатели напряженно распутывают — можно ли верить словам Человека (хотя бы когда он забывает про собаку^[1])? Во всем ли врет префект острова? Действительно ли Прикованные к ведру — злейшие враги Прикованных к тачке? Прав ли глава секты ползунов Авессалом О'Лири, ставя героине печальный психиатрический диагноз? Загадок, ловушек и обманок внутри романа хватит, чтобы обеспечить по меньшей мере год бурных дискуссий.

Было бы нечестно со стороны рецензента не предупредить вероятных читателей о том, что Веркин написал взрослый роман, причем роман страшный. И пугают не зомби, не толпы изголодавшихся до потери всего человеческого беженцев, не разбежавшиеся по лесам изысканные маньяки. Хуже и страшнее обыденность; в частности, поведение чиновников, людей, добровольно выбравших службу на Сахалине. Все они принимают героиню за высокопоставленного инспектора (еще одна аллюзия); все они, до единого, лебезят; наивно и многословно врут о своих финансовых делишках; все они невольно выдают полную расчеловеченность государственных операций с континентальным и каторжным материалом^[2]. Почти все они предлагают героине кого-нибудь убить ради удовольствия, на халяву — обычно мы, конечно, в таких случаях должны писать докладную, но к вам, уважаемая, это, разумеется, не относится...

И вот это достаточно остраненное (нет-нет, это не про вас, товарищ майор, а про постапокалиптических японцев) и при этом вдумчивое обнажение психологии вертухая оставляет угнетающее впечатление именно за счет своего правдоподобия^[3]. Скорее всего, они действительно такие. Скорее всего, они действительно так думают — все эти мужья, отцы, уважаемые в стране люди, обремененные грузом ответственности, не пренебрегающие алкоголем… Ну да, они порой проявляют излишнюю строгость к низшим, а порой — излишнюю слабость перед лицом соблазнов, но ведь все так делают, да и служба такая… И реализма в «Острове Сахалин» намного больше, чем во многих романах, где нет ни зомби, ни атомных бомбардировок.

Остается уточнить, в какой области работает профессор, чье научное любопытство так далеко завело рассказчицу. Профессор Ода известен как глава школы прикладной футурологии, и именно о будущем печется как он сам, так и его ученица. Исследовательский метод нерефлексивного, максимально нейтрального наблюдения дается (что неудивительно) девушке не сразу и вовсе не безопасен для ее психического здоровья. После посещения последней и самой кошмарной из трех сахалинских тюрем ни она сама, ни окружающие не уверены, что с ней все в порядке, а вещи и события вокруг начинают выплясывать все более странные танцы. Кажется, до сих пор никто из читателей/рецензентов, так горячо обсуждающих книгу^[4], не предложил хоть сколько-нибудь связного объяснения чудесам, которые происходят с подарком итурупского священника — редкоземельным концентратом пары тысяч человеческих смертей. Однако, если верить предпоследней главе, которую можно счесть (а некоторые читатели и полагают) предсмертным бредом (невзирая на то, что в самом начале сказано — мы читаем не первую редактуру готового отчета, у профессора высокие требования к изложению), Сирень обменяла свои синие глаза и кожу, сгоревшие в ядерной вспышке, и психическое здоровье не только на уникальные гены, но и на подтверждение идей профессора: будущее приходит туда, где настоящее рассыпается в радиоактивный прах.

Свет во тьме светит.

Ася МИХЕЕВА