СЛУЧАЙ МАКСИМА ОСИПОВА

*

СЛУЧАЙ МАКСИМА ОСИПОВА

Максим Осипов. Пгт Вечность. М., «Corpus», 2017, 256 стр.

Малые жанры ныне не в чести. Читателю, и нашему и зарубежному, подавай роман, да чтобы подлинней, поувлекательней, чтобы была интрига, хорошо бы кровь и мистика, много героев на все вкусы. И чтобы была история длиной в жизнь страниц эдак на восемьсот. У Донны Тарт, Ханьи Янагихары, Хилари Мантел, нашей Людмилы Улицкой много поклонников. А кто, кроме разве что читателей толстых журналов, интересуется сейчас малой прозой — рассказами, повестями, очерками?

Всеми теми жанрами, которым уже лет десять отдает предпочтение московский прозаик Максим Осипов. Эгоцентричная, элитарная проза постмодерна Осипову не близка. Осипову-читателю, большому любителю русской классической литературы, насколько я знаю, — тоже. Пишет Осипов не только кратко, но просто, буднично, не вдаваясь в подробности и «вдаваясь» в суть современной русской жизни. И его последний, пятый сборник — не исключение. Эссе о поездке в Литву, навеявшей ностальгические воспоминания и горькие мысли о нашей недавней, уже забывающейся истории, три рассказа, повесть, драматический монолог, написанные за последние три года, в сумме составили неполные триста страниц крупного шрифта и небольшого формата.

Вместе с тем малая проза Осипова без труда «растягивается» в большую. Историю жизни Александра Ивановича Ивлева («пгт Вечность») или «патологического альтруиста» Феликса Гамаюнова («Риголетто») можно было бы растянуть на сотни страниц, а из десятистраничного рассказа «На Шпрее» мог бы при желании получиться увлекательный шпионский триллер.

Но нет, Осипов предпочитает разворачивать события своей прозы на малом пространстве. Что разворачивать, однако, у него есть, и в избытке: рассказы писателя бессюжетными никак не назовешь. Это не знаменитая «Кошка под дождем» Хемингуэя, где на пространстве рассказа ничего, собственно, не происходит, весь смысл, все главное не в тексте, а в подтексте. У Осипова — происходит. Осипов, впрочем, как современному писателю и положено, тоже почти всегда не досказывает, не договаривает, демонстрирует читателю лишь верхушку айсберга. Ограничивается намеком, вроде бы случайной, вскользь брошенной репликой — своей собственной или своего персонажа, коротким, нередко вырванным из контекста, внезапно обрывающимся диалогом — не договаривает не только автор, но и его герои. Обстоятельных авторских характеристик, пояснений, тем более отступлений и рассуждений, привычных для традиционного письма, старательно избегает. Читателю «пгт Вечность», как и предыдущих сборников писателя, предлагается «дорисовать остальное», не полагаясь на помощь автора, поставить окончательный диагноз самому — если в серьезной литературе вообще возможен окончательный диагноз; жанр рассказа, тем более современного, точек над i избегает в любом случае.

Вот и Осипов сторонится крупных планов и широких мазков, образы его героев строятся из неприметных штрихов, умело разбросанных по тексту мелких, незначительных деталей, которые, однако, рано или поздно обязательно «выстреливают». Некоторые такие «мелочи» встречаются в самом начале повествования, задают ему тон.

«Предметы в зеркале ближе, чем кажутся», гласит по-английски хорошо знакомая каждому автомобилисту аксиома на зеркале заднего вида. Имеется эта надпись и в такси, куда садится преуспевающий сценарист Андрей Георгиевич («Фантазия»). И в этом стандартном предупреждении водителю — суть характера «мальчика с семейной историей антисоветской деятельности»: богатая фантазия и вечный страх, как бы «предмет не оказался слишком близко». Слово «фантазия» в рассказе — ключевое, путеводное, неслучайно оно попало в название, многократно встречается в тексте. Слушательницам сценарных курсов, где преподает Андрей, фантазии не хватает: хороших сценариев, сетует герой, от них не дождешься, головы забиты Делезом и Дерридой. Не достает фантазии и собирающимся эмигрировать: не представляют они себе, считает Андрей, тяготы эмиграции — эмиграция внутренняя куда, выражаясь современным языком, «комфортнее» — сам Андрей тому живое свидетельство. Зато у него с фантазией все в полном порядке: после интеллигентских разговоров про вышки и часовых он ночами ворочается без сна. Да и днем его фантазия главным образом направлена на поиски источников опасности. Их, этих источников, — на каждом шагу; исходит опасность не только от бывшего топтуна Воблого, но даже от Рахили — умненькой «брюнетки с зубами», самой «продвинутой» (а значит, глубоко копающей) его ученицы. А ведь своего трусоватого наставника она боготворит (или, быстро в нем разобравшись, только делает вид?), считает его не только талантливым, но и смелым, «одного без другого и не бывает, ведь так?» Еще как бывает.

Куда больше, чем сценарист Андрей, уверена в себе «стальная блондинка», трезвая и эрудированная руководительница проектов Лиза, она же Бетти («На Шпрее»), гордость своего престарелого родителя, бывшего сотрудника Первого отделения: «С характером получилась девочка». «Породистая, как арабский скакун», — замечает в первых же строках рассказа автор. И сравнение не случайно. И потому что Бетти любит лошадей — куда больше, чем людей, кстати говоря. И потому, что, приехав в Берлин, она отправится в магазин, где торгуют конской утварью. А еще потому, что автор хочет подчеркнуть животное начало девочки с характером: «Короткая стрижка, длинные сильные ноги и руки сильные, мускулатура вообще очень развита… совершенно плоский живот…» В самом деле, чем не породистая лошадь, выставленная на торги?

Да, Бетти — прирожденная победительница. Осипову же куда ближе люди неуспешные, к жизни не приспособленные, все те, кого «к делу не пристроишь». Кто живет неприметно, выгоды из жизни извлечь не способен, но на жизнь не жалуется. Такие, как завлит маленького провинциального театра Александр Иванович Ивлев, который с первых же строк (опять с первых строк!) располагает к себе и рассказчика (врача, как, кстати, и сам Осипов), и, соответственно, читателя. Располагает «готовностью к улыбке», «отсутствием вызова», хотя прожитая жизнь, казалось бы, не способствует ни тому, ни другому. Или бывшая актриса, «несчастная старушка с деменцией» Белла («Добрые люди»); жалобы на несложившуюся жизнь она, как и Ивлев, на свой счет не принимает. И Ивлева, и Беллу «театр учит терпению», учит ни о чем не спрашивать, ничего не требовать. Не завидовать и не ожесточаться. А они нас — бескорыстной любви.

Ивлев и Белла ничего от жизни не ждут, «идти людям по головам» они не готовы. В отличие от руководительницы детского фонда «Сострадание», которая любит рассуждать о том, что «дети — это святое» и что «самая большая радость — делать добро». Или члена Союза писателей «с очень старых времен» (понимай: когда в союз еще не брали «всех подряд») Владилена Ниловича Макеева, автора тысячестраничного (не чета экономной прозе Осипова) романа «Ни сном, ни духом». Изображая таких «добрых людей», как похожая на дежурную по этажу руководительница «Сострадания» с говорящей фамилией Орджоникидзе, «обязанная говорить правду, какой бы тяжелой она ни была», или Макеев, или актер в амплуа первого любовника Захар Губарев, или Феликс Гамаюнов («Риголетто»), Осипов изменяет сдержанно-ироничному почерку свой прозы, сбивается на откровенный гротеск. Корыстолюбивые и глубоко равнодушные к судьбе детей люди создают детский фонд «Сострадание.рф» — отличный, кстати, получился оксюморон. Поселок городского типа Вечность обречен на уничтожение. Захар Губарев («круглая бритая голова, нос широкий») сочиняет стихи и любит оружие: «Артиллерия — бог войны». Макеев убежден, что настоящая фамилия Верховного главнокомандующего Цинципер, и жалуется Ивлеву на вопиющую несправедливость: «Опять я в нынешнем премиальном сезоне мимо всего пролетел… Жиды дают жидам премии. Вот и весь литературный процесс». Гамаюнов же, как и Бетти, напротив, жизнью вполне доволен, собой в первую очередь. Этот homo soveticus постсоветской эпохи отличается незаменимыми качествами: «очень развитым нюхом» и завидной всеядностью: «Правильно церкви ломали, и молодцы, что обратно построили». Эти качества и в наши дни — залог счастливого, безмятежного долголетия.

В жизни — но не в прозе Максима Осипова. Писателя отличает трогательная особенность. Как и любовь к «лишним» людям, она приближает его, писателя современного, актуального, к традиции. Традиции учить читателя жизни, наказывая «плохих» героев и поощряя «хороших». В своих рассказах Осипов активно вмешивается в жизнь и в судьбу своих героев, восстанавливает, точно Булгаков в «Мастере и Маргарите», справедливость, воздает действующим лицам по заслугам. Макеева не печатают, Губарев пусть ненадолго, но попадает за решетку, обреченный на успех, досконально продуманный план Бетти с треском проваливается, у отца Бетти неоперабельный рак, Гамаюнова в финале разбивает паралич.

Всех этих людей полюбить, прямо скажем, трудно, и Осипов порой не скрывает злорадства: «Неужели рачок перекинулся в легкие?» Однако куда чаще, словно одергивая себя, своим весьма сомнительным, даже отталкивающим персонажам сочувствует, призывает, так сказать, милость к падшим. Сценарист Андрей, конечно, трус и себялюбец, но ведь, набравшись пусть и мимолетной смелости, стирает же он в финале со стенки лифта портрет «усатой сволочи». Грубоватый, развязный врач Саша («Добрые люди») на поверку оказывается куда лучше, чем на первый взгляд: просит не писать глупостей про возглавляемое им отделение — «никаких они уникальных операций не делают», прекрасно понимает, чего стоят слова «это нужно для дела, ради детей». Куда более прагматичная и менее тонкокожая, чем Андрей, Бетти обращается к своей берлинской сестре с весьма сомнительным с этической точки зрения предложением, но ведь на карту поставлено здоровье старика-отца. И даже в отвратном Феликсе Гамаюнове, который сам себя, на лебядкинский манер, называет мерзавцем, угадываются человеческие черты: забота о тяжело заболевшей жене, нежные чувства к дочери Ангелине — «Линочка, моя единственная кровиночка».

Вот в этом диапазоне — от традиционной прозы до новаторской, от гротеска до сопереживания — и заключена ироническая проза Максима Осипова. В иронии, заметил однажды в своих дневниках Роберт Музиль, враждебность сочетается с сочувствием. И это, как кажется, случай Максима Осипова.

Александр ЛИВЕРГАНТ