ПО УТРАМ ОНА ПОЕТ В КЛОЗЕТЕ

Сергей Солоух — писатель. Родился в 1959 году в Ленинске-Кузнецком. Окончил Кузбасский политехнический институт. Автор нескольких книг прозы, а также книги «Комментарии к русскому переводу романа Ярослава Гашека „Похождения бравого солдата Швейка”» (М., 2015). Печатался в журналах «Новый мир», «Знамя» и других периодических изданиях. Живет в Кемерове.

Сергей Солоух

*

ПО УТРАМ ОНА ПОЕТ В КЛОЗЕТЕ

Лоран Симон. Вокруг большого Парижа. Словарь топонимов Парижа и его пригородов, упоминаемых Луи-Фердинандом Селином в его прозе, корреспонденции, а также мест, часто им посещаемых. В 3-х томах. Издательство «Дю Леро». Туссон. 2016^[1].

Никто не хочет сходить с ума. Превращаться в параноика и маньяка. Но жизнь ведь не спрашивает. Она выбирает. Щелчок. И готово. И пять, шесть, семь, десять лет жизни тратятся на бесконечное перечитывание одного единственного текста и тысячи с ним связанных, художественных и протокольных, неоднократно изданных или упрятанных в личных архивах, написанных карандашом или пером, отстуканных на пишущей машинке в темном полуподвале или оттиснутых офсетом в огромном светлом цехе. И все ради того, чтобы двумя словами объяснить, о чем это Остап у Ильфа и Петрова, когда упоминает вдруг пещеру Лейхтвейса. Или, ну, кто же они такие, Шницлер, Тетмайер и Гофмансталь, пухлыми томами которых пытается молодцеватый барин Бунина отвлечь от вечных и непреходящих мыслей задумчивую девушку купеческого рода? Безумие, ага. Но сумасшествие такого свойства, в конце концов, не ради мелочей, деталей, а чтобы углядеть связь. Необъяснимую, но что-то значащую наверняка. Оказывается! Дом П. Н. Перцова, в котором ради вида на Кремль автор поселил героиню «Чистого понедельника», соседствует, буквально окна в окна, на том же самом Саймоновском проезде, стоит бок о бок с другим не псевдорусским, а конструктивистским, где в комнате с видом на храм Христа Спасителя написан был однажды роман с названьем «Золотой теленок». И замирает сердце, черт знает почему. Ну, просто от чудесной непонятности и непрерывности бытия. От счастливой и секундной, но причастности к какой-то тайне, пружине мира. Возможно? Может быть? Кто знает?

Так, ну или как-то так, наверное, я бы мог объяснить, зачем мной самим с параноидальным упорством маньяка на косточки и жилочки, мельчайшие сосудики и нервные окончания разбирался за годом год, за годом год роман Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка». Как может подать и изложить свои мотивы сумасшествия самый свежий новичок этой безнадежной палаты помешанных (кого в ней только нет: от Густава Шпета до Владимира Набокова) француз Лоран Симон? Да, думается, сходным образом. Похожим. С поправкой разве только на масштаб, на ширину охвата. Куда уж мне! Сам Юрий Лотман с одной единственной, пусть и великою, поэмой и Юрий Щеглов с бессмертной парочкой романов, честное слово, отдыхают, дают дорогу человеку, который в технических заметках к своем «Словарю топонимов Парижа и его пригородов, упоминаемых Луи-Фердинандом Селином в его прозе, корреспонденции, а также мест, часто им посещаемых» сухо, но не без естественного удовлетворения сообщает: «...прочесаны восемь романов, четыре памфлета, все мелкие тексты (из сборников литературного наследия), пять или шесть тысяч писем, приведенных [идет длинное перечисление источников и хранилищ эпистолярных запасов], а также все интервью [и снова полдюжины источников]…» (здесь и далее перевод мой — С. С.)

И результат — три тома, выпущенных удивительным, с какой стороны ни взгляни, провинциальным (городок Туссон в Шаранте) издательством «Дю Леро», а между тем чемпионом по части поддержки любых исследований жизни и творчества Луи-Фердинанда Селина. В самом свежем каталоге, то есть на сайте издательства, я насчитал 48 книг в соответствующем разделе. Прежде всего это оригинальные литературоведческие и биографические работы, плюс сборники писем и даже переиздание знаменитого антикоммунистического памфлета «Mea culpa», навеянного поездкой писателя в СССР в 1936-м. Но ничто, даже родственный во всех смыслах гроссбух Ришара Гэля 2008 года «Словарь имен собственных, имен персонажей, знаменитостей, исторических и культурных событий, упоминаемых в романах Луи-Фердинанда Селина»^[2] не может идти ни в какое сравнение с работой, проделанной Лораном Симоном. Все-таки один том против трех. 481 страница против 920! И каких! Одни иллюстрации чего стоят, а их цветных и черно-белых 240. Как без этих фотографий, сделанных собственной рукой Лорана Симона, мы бы узнали, что в глухом, лишенном воздуха и света пассаже Шуазель, ставшем в романе «Смерть в рассрочку» пассажем Березина, на четвертом этаже, соединенном со всеми остальными — третьим, вторым и первым — бутылочным штопором винтовой лестницы (спальня родителей, семейная столовая, магазин матери), под самой крышей была дыра наружу, окно в небо. Маленькая, узкая и тесная (от вечно нависающей над головой укосины мансарды) комната Луи Детуша. Вход в душу будущего великого писателя. Невидимый с земли, с брусчатки тротуара, там, где огни и каблуки, лишь только с крыши различимый. Другой парижской крыши. Поразительно.

Но статья в разделе буквы «С» — Choiseul, passage, 64, boutique et logement de la famille Destouches — не последняя и не единственная в трехтомном словаре Симона Лорана раскрывающая глаза читателю на мир самого Луи-Фердинанда Селина и его книг. Таких сотни. Ради них, собственно, и задумывалась книга. Человеком. Но вот кто и зачем благословляет и покровительствует открытиям иного рода? Тайна, захватывающая до мурашек. Гусиной кожи и озноба.

Вот «B», невиннейшая буква «Бэ» — Batignolles, cimetiere — кладбище Батиньоль, куда в романе «Путешествие на край ночи» водила тетушка племянника Бебера на прогулки. Мальчишку. Единственного друга Бардамю. Оно, похожее на парк, реально существует на северо-западе большого города, в Клиши (Clichy-la-Garenne), ставшем в романе Ранси (La Garenne-Rancy).Черт знает где на самом деле. И там, среди травы, кустов, цветов, под сенью старых деревьев, не только дорожки для прогулок, но и могилы. Могилы. В самом деле. И не одного лишь романного Бебера, но и русские. Да, русские. Между последними пристанищами Бретона, Сандрара и Верлена есть камни с именами Леона Бакста и Федора Шаляпина (Leon Bakst, Andre Breton, Blaise Cendrars, Feodor Chaliapine, Joseph Darnand, Emileet Vincent Isola, Paul Verlaine, Edouard Vuillard….— перечисляет педантичный Лоран Симон). Оказывается! И снова холодок той самой неслучайности. Необъяснимой, но явной и определенной связи предметов и явлений в этом мире. К которой делают причастными энциклопедии и словари, но в еще большей степени тома литературных комментариев. Потому, что соединяют не только мир видимый и осязаемый, что весь описан в «Большой советской» или «Британнике», но и мир снов, всю вселенную живого человека. Мечту, самообман и грубый быт. Русский театр и русский балет, в которых жаждал и надеялся найти если не перерождение, то отдохновение Луи Селин — автор не воплощенных никем либретто, с названиями столь неселиновскими: «Рожденье феи» (La Naissance d’une fee), «Поль-хулиган и храбрая Вирджиния» (Voyou Paul, brave Virginie) и т. д., писателю заранее предупрежденья слали и знаки делали, когда он хоронил своих придуманных героев в ту же землю, где уже лежали герои, непридуманные, настоящие, его грез. Но он не знал об этом. Не понимал. А мы вот! Теперь!

Необъясним мир этот. Необъясним. Но смысла не лишен, и это совершенно точно. Вот только ускользает, не дается, не хочет раскрываться, но манит, зовет и увлекает, как мерцающее в безбрежной ночи мира незнакомое окно. И не только окно мальчика Луи Детуша из пассажа Шуазель, окно, выходящее на крышу, но и окно, выходящее на крыши, писателя Луи Селина. Бесконечные крыши необыкновенного города, с темно-зеленой Сеной и цыганским куполом Инвалидов, перевернутым, на попа поставленным, как опорожненный, опростанный бокал.

Том 2 словаря Лорана Симона «Вокруг большого Парижа. Словарь топонимов Парижа и его пригородов, упоминаемых Луи-Фердинандом Селином в его прозе, корреспонденции, а также мест, часто им посещаемых». Буквы «G — P».Статья на «L». Lepic, rue, 98, domicile de Celine. Местожительства Селина. В любой книге об авторе «Путешествия на край ночи» упоминается этот адрес. Еще бы. Именно здесь, на самом верху монмартрского холма, где Селин прожил десять лет, с 1929-го по 1939-й, и был написан сделавший автора мгновенно знаменитым первый роман «Путешествие на край ночи». В биографиях с иллюстрациями, случается, и фото приводится. Неказистое, четырехэтажное, трущобного вида строение на углу улиц Лепик и д’Оршам. Вид из окна на узкий проем рю Жирардон и выщерблины ее карабкающейся кверху булыжной мостовой. Все очень гармонирует с духом романа, его тоской и безнадежностью. Смущает только «великолепный вид Парижа», упоминаемый той самой женщиной, которой посвящен роман, Элизабет Крейг, в книге о ней самой Альфонса Жийона, — it had a beautiful view of Paris I was crazy about. Может быть, начинает казаться, дом тот самый, невидный, кривоватый, на углу улиц Лепик и д’Оршам, опять же табличка 98 на фасаде, но окна выходят на задворки, а не на улицу. И тогда, конечно, оттуда, из-под крыши, с высоты четвертого этажа должны были бы открываться и Сена, и бульвары, и Монпарнас. И человек, стоящий в удушающе тесном проеме улицы д’Оршам в документальном фильме Гийома Леде «Париж Селина» (Paris Celine) и пальцем тыкающий куда-то в небо со словами «вот здесь», как-будто бы догадку подтверждает.

Но нет, не так. Все это отметает Лоран Симон во втором томе своего замечательного словаря. Статья на «L». Lepic, rue, 98, domicile de Celine. Отменяет, с планами, документами и выписками из архивов. В 1928 году во дворе не слишком духоподъемного дома с табличкой 98 по рю Лепик, того самого, что неизменно фигурирует во всех возможных иллюстрированных биографиях, был построен корпус, по-русски говоря, номер два. Другой. Уютный, аккуратный домик с консьержкой и ватерклозетами. В него, новехонький, и въехал, снял чистенькую студию на четвертом этаже доктор Детуш, чтоб стать писателем Луи-Фердинандом Селином, поэтом межвоенной, мрачной, пугающей и безнадежной действительности. Вот как описывает его приют Анри Маэ, друг, пьяница, художник (цитата приводится, а как же, в словарной статье): «В глубине двора, аккуратный домик… 4 этаж. Обстановка совершенно буржуазная, стиль провинциального доктора, или кюре? Старинный стол, полированные бретонские шкафы, стильные, блестящие кресла, широкий диван, высокая ширма с рисунками, аккуратные коврики на полу, на стене маленькая пастель с танцовщицами, подписанная Дега, пара-тройка декоративных безделушек, а за высоким окном Париж! О! Париж и его небо!»

Так вот как! Не мрачная берлога под жестью крыши, а что-то вроде дома Рябушинского, только на французский, чуть более экономный и практичный лад. Да, снова, вновь то, ради чего годами, десятилетиями с упорством одержимого копается материал для комментариев, литературных, исторических, географических. Связи, сцепления фигур, явлений, дел, мерцающие светлячками, электрическими стежками на темной ткани бесконечного контекста времени. Горький. Ну конечно, Алексей Максимович — певец дна и его босяков, сам лично при этом выбиравший комфорт, уют и стол не диетический, а по преимуществу разнообразный, средиземноморский. Ну и чего же он его так не любил, Горький Селина? — заметил, листая словарь Лорана Симона и долго рассматривая нужную страницу, мой друг, товарищ, историк литературы и литературовед Михаил Эдельштейн, — Ведь пара же! Идеальная».

Казалось, казалось бы, когда бы не безумие. Встречное движение душ — Горький, который всю жизнь искал тепла и тишины, стремился всеми силами преобразиться из буревестника в гагару, и Селин, рожденный пингвиненком, упитанным, устроенным, но сам себя перековавший в демона, черного демона бури. Безумия и одержимости. Все тот же капитал — талант — один писатель, свой, родной, растратил на квадратные метры, лакированную мебель и почитание, а другой, чужой, обогатил, упрочил, реализовал, все те же квадратные метры променяв, и вполне сознательно, на тюрьму, суму и полное забвение. Демонстративное и официальное. Хотя дом на Монмартре, в котором Луи Селин десять лет жил и творил, с известных пор и местная достопримечательность, и в связи с этим даже обрел специальный, не кадастровый, а туристический адрес, облегчающий зевакам с телефонами и фотоаппаратами его идентификацию. Уже много, много лет это не рю Лепик, 98, а рю д’Оршам, такой специальный, дополнительный номер — 11-бис. У запертой калиточки золотая табличка с надписью. DALIDA a vecu dans cette maison de 1962 à 1987 — В этом доме с 1962 по 1987 жила ДАЛИДА. Именно так, французская поп-дива. Занимала 25 лет целый этаж, тот самый, и в том числе ту комнату, в которой пережигал писатель свою жизнь в слова. Прекрасно понимая, что каждое из них ему самому будет приговором, но только так останется в веках. А также, ну конечно, прекрасно осознавая и другое — бессмертье-не-бессмертье, драма-ли-трагедия, но кто-то рано или поздно станет преспокойно петь по утрам у него в клозете. Трели пускать и заливаться соловьем. А после делать гимнастику. Так мир устроен, и так он связан, и перевязан, и изумляет до дрожи, до ледяных ладошек таинственной взаимообусловленностью и предопределенностью слов, чисел и явлений. И сумасшествием, конечно, необъяснимым упорством в познании заведомо непознаваемого, того, что знаки своего наличия, существования и даже, может быть, величия, как водяные, дает страницам книг. Таким как литературные комментарии и словари. Вообще и в частности комментарии Лорана Симона к миру топонимов французского писателя Луи-Фердинанда Селина.

А окна, за которыми ночами рождалась книга, роман «Путешествие на край ночи», можно увидеть только из тупика. Поднявшись от рю Аббес вверх по узкому ручейку рю Бурк, что упирается в глухую стену. Нет, витрину. И на сегодня это последний символ и знак необъяснимого, но что-то всегда подразумевающего мира.