ЧЕХОВ, МИЧМАН ГЛИНКА И БАРОНЕССА ВЫХУХОЛЬ

Капустин Дмитрий Тимофеевич родился в 1942 году в Москве. Окончил МГИМО, востоковед-международник, кандидат ист. наук. Автор книг и статей по международным отношениям на Дальнем Востоке. В сферу его научных увлечений входит также биография и творчество А. П. Чехова. По этой теме опубликовал ряд статей и 2 книги: «Антон Чехов на Востоке. Сборник статей» (Saarbrucken, 2012); «Азиатское путешествие Антона Чехова. 1890 год» (М., 2016). Публиковался в «Новом мире». Живет в Москве.

Дмитрий Капустин

*

ЧЕХОВ, МИЧМАН ГЛИНКА И БАРОНЕССА ВЫХУХОЛЬ

Из «триады» этих имен два последних, вероятно, известны лишь специалистам-литературоведам или историкам. Между тем их обладатели сыграли заметную и весьма любопытную роль в жизни великого писателя. И случилось это в 1890 году, когда тридцатилетний Антон Чехов задумал и осуществил главное путешествие своей жизни, семимесячную «кругосветку» — через всю Сибирь на каторжный остров Сахалин и возвращение морским путем вокруг Азии в Одессу.

Эти двое — молодой (всего 21 год) морской офицер Григорий Глинка и его знаменитая в петербургском свете мать — баронесса Варвара Ивановна Икскуль фон Гильденбанд (она же, по разным источникам, фон Гильденбандт, де Гильденбандт), которую Чехов в письмах друзьям столь фамильярно называл, видимо, по вычурному звучанию ее фамилии.

В ряде современных публикаций утверждается, что Антон Чехов познакомился с баронессой Икскуль через ее сына Григория. Но дело обстояло как раз наоборот, причем случайно. Чехов давно был знаком с Варварой Ивановной, хозяйкой известного петербургского салона, своеобразной звездой высшего общества, к которому та принадлежала как по происхождению, так и по своей активной общественной деятельности.

Более того, баронесса была одной из немногих «особо посвященных» в планы писателя и оказывала ему горячее содействие в задуманном путешествии. Именно к ней в первую очередь обратился Антон Павлович еще в январе 1890 года, когда приехал в Петербург, чтобы официально подготовить поездку, заручиться рекомендациями к промышленникам и другим «нужным людям» в Сибири и на Сахалине, «утрясти дела» с Добровольным флотом, который осуществлял связь черноморских портов России с Дальним Востоком.

Варвара Ивановна Икскуль вызвалась тогда написать письмо начальнику Главного тюремного управления М. Н. Галкину-Враскому, которого хорошо знала лично:

Известный и один из самых наших талантливых литераторов — если не самый талантливый в настоящее время, — Чехов — очень желает вас видеть, — и я прошу вас принять его милостиво и по возможности исполнить его желание. Дело в том, что он собирается на Сахалин с литературными целями — и, конечно, предварительно желает с вами повидаться. Будет он у вас на днях на квартире — утром, так как мне сказали в правлении, что это самое удобное для вас время^[1].

Чехов и сам 20 января написал письмо высокому чиновнику, прося о «возможном содействии» при посещении им Восточной Сибири и острова Сахалин «с научною и литературною целями». После нескольких встреч у него сложилось впечатление, что «с Галкиным-Враским почти все уже улажено». Тот действительно обещал содействие, но при этом официальными бумагами не снабдил, а в секретном предписании на Сахалин дал указание не допускать контактов писателя с политическими ссыльными. Но о последнем стало известно много позднее.

Очень возможно, что баронесса уже тогда рассказала Чехову, что ее сын (от первого брака) Григорий Глинка направлен служить на Дальний Восток. Но кто мог тогда предположить, что волею случая тот окажется добрым попутчиком Антона Павловича в 52-дневном плавании вокруг Азии по тропическим морям и океанам.

Мичман Глинка… Это имя хорошо известно чеховедам и не только им: именно он изображен на знаменитом «цейлонском» фото вместе с Антоном Павловичем, оба в белой тропической одежде, каждый с мангустом на руках. Однако до последнего времени об этом спутнике Чехова мало что было известно.

Между тем сама эта фотография была широко обнародована более 100 лет назад — в 1913 году, в третьем томе шеститомника писем А. П. Чехова, который выпустила сестра писателя Мария Павловна в 1912 — 1916 годах. Фото было подписано так: «А. П. и сын баранесы Икскуль на пароходе „Петербург”. Держат мангусов» (орфография старая, по оригиналу — Д. К.). Автором подписи к фотографии была, скорее всего, сама Мария Павловна, а фотографом — судовой врач Александр Викторович Щербак, с которым писатель «почти подружился» в памятном рейсе с Сахалина до Одессы. Кстати говоря, именно благодаря фотографическому увлечению доктора Щербака мы имеем три бесценных изображения Чехова во время этого длительного плавания вокруг Азии. До этого фотография с мангустами хранилась в семье Чеховых, она была подарена (прислана) ее автором непосредственно писателю вскоре после совместного путешествия.

Тем не менее личность мичмана долго оставалась неизвестной (или ею просто не интересовались), и посему даже в первом полном Собраний сочинений и писем А. П. Чехова (1948 — 1952) к фотографии было сделано неверное примечание: «Сын баронессы Икскуль — барон В. В. Икскуль фон Гильдебанд». По-видимому, по подсказке Марии Павловны ошибка была исправлена, и во втором издании полного Собрания сочинений и писем писателя (1974 — 1983) уже правильно было указано, что это Г. Н. Глинка. Кстати, Михаил Павлович Чехов в своих воспоминаниях в журнале «Красная панорама» в 1929 году трижды упоминал правильную фамилию мичмана, утверждая при этом, что один из трех привезенных мангустов принадлежал Глинке.

Григорий Николаевич Глинка был сыном от первого брака 16-летней Варвары Ивановны Лутковской с Николаем Дмитриевичем Глинкой-Мавриным, 28-ми лет, состоявшим на дипломатической службе. Пара была блестящей: она — дочь генерала и матери-сербки из знатного рода, прекрасно образованная, ставшая вскоре фрейлиной императрицы Марии Александровны (жены Александра II). Он — потомок древнего рода, действительный статский советник и камергер.

Однако брак юной Варвары с Глинкой довольно скоро дал трещину, несмотря на рождение двух мальчиков. Как утверждают «злые языки», ей надоела «постная жизнь», со скандалом она уехала от мужа в Париж, где пыталась сделать писательскую карьеру, писала на французском под псевдонимом Rouslane. Некоторые ее повести и рассказы якобы высоко оценил сам Мопассан и даже писал к ним предисловия. Затем, после короткого примирения с мужем (который был направлен на службу в Париж) и даже рождения дочери (Софьи) брак тем не менее распался. Через несколько лет она вышла замуж за пожилого барона Карла Петровича Икскуль фон Гильденбанда, который вскоре был назначен русским посланником в Риме.

Современники свидетельствуют, что была она женщиной необычной красоты, неординарной, деятельной и даже где-то экстравагантной. Ее облик для потомства запечатлел сам И. Е. Репин в известном портрете «Дама в красном платье» (1889), который и по сей день привлекает внимание в репинском зале Третьяковки.

Портрет «красной баронессы» поражает мастерством и своим художественным решением — узкое, высокое полотно, чем-то напоминающее пропорции старых икон на досках. Фигура дамы написана во весь рост, чуть вполоборота, в алой кружевной блузке и в длинной иссиня-черной юбке до пят. Широкий красный пояс перехватывает по-девичьи тонкую талию, изящное запястье украшено тонкими цепочками браслетки, на безымянном пальце четыре одинаковых кольца. Обращают на себя внимание гордая осанка, слегка откинутая голова, покрытая изящной красной шляпкой-колпачком. И — выразительные карие глаза под соболиными бровями, прикрытые поразительно выписанной художником темной вуалеткой. Кажется, что глаза этой миловидной, очень умной женщины буквально пронзают вас, куда бы вы ни отошли.

Сохранились и воспоминания художника М. В. Нестерова («Давние дни»), относящиеся, правда, к более поздним временам:

Она и тогда была все такая же интересная, не желавшая поддаваться влиянию времени пикантная женщина с черными, как вороново крыло, волосами, с неожиданным седым локоном в них, быть может, уже созданием парижского куафера. Не помню, бывал ли я позднее у баронессы Икскуль в ее особняке на Кирочной, но я слышал, что круглый столик у окна и черная рама на нем не утратили своих чудесных свойств: в черной раме продолжали меняться «герои сезона», пока однажды, на смену Максиму Горькому, не появился новый герой... Григорий Распутин^[2].

Баронесса Икскуль в течение многих лет была своеобразным магнитом культурной и общественной жизни Петербурга и не только его. Поэт Дмитрий Мережковский посвятил ей стихи — и не одно, а целых двенадцать в своей первой книжке стихов. Зинаида Гиппиус, дама тонкая, далеко не сентиментальная, оставила, вероятно, самый, удачный психологический портрет Варвары Ивановны Икскуль:

В Петербурге жила когда-то очаровательная женщина. Такая очаровательная, что я не знаю ни одного живого существа, не отдавшего ей дань влюбленности, краткой или длительной. В этой прелестной светской женщине кипела особая сила жизни, деятельная и пытливая. Все, что так или иначе выделялось, всплывало на поверхность общего, мгновенно заинтересовывало ее, будь то явление или человек. Не успокоится, пока не увидит собственными глазами, не прикоснется, как-то по-своему не разберется. Не было представителя искусства, литературы, адвокатуры, публицистики, чего угодно, — который не побывал бы в ее салоне в свое время. Иные оставались дольше, другие закатывались немедля. На моих глазах там прошли Репин, Ге, Стасов, Урусов, Андреевский, Влад. Соловьев, Чехов… Она умело комбинировала людей, и «светские» знакомые никогда не смешивались с друзьями «ее духа». <...> Она обладала исключительной уравновешенностью и громадным запасом здравого смысла. Всех «пытала» и ко всем, в сущности, оставалась ровна. Но чутье к значительности — даже не человека, а его успеха — было у нее изумительное.^[3]

Действительно, в гостиной особняка у Аларчина моста на Екатерининском канале, а позднее на Кирочной улице бывали и крупные сановники, и академики, и знаменитые юристы, и актеры, и художники, и музыканты, и литераторы. Более того, по свидетельству В. Д. Бонч-Бруевича, в доме баронессы Икскуль часто скрывались революционеры, прятались целые архивы левых партий, в том числе и большевистские.

Судьбе было угодно, чтобы осенью 1890 года ее любимый сын Гришенька и весьма уважаемый ею Антон Павлович Чехов пересеклись на «дальних меридианах».

Григорий Глинка, выпускник петербургского Морского кадетского корпуса, в тот год проходил службу на военных судах на Дальнем Востоке, был «подвергнут испытанию на чин мичмана», но затем заболел плевритом и был отправлен домой. Во Владивостоке он сел на тот же пароход — «Петербург», на котором возвращался и Чехов с Сахалина. Несомненно, что они подружились, даже вместе потом возвращались из Одессы в Москву поездом. Антон Павлович оставил лаконичную, но лестную характеристику мичмана (в известном письме А. С. Суворину от 9 декабря 1890 года): «морской офицер <…>, чистый и честный мальчик». Заметим, однако, что «мальчику» был 21 год, а Чехову — 30. Но главное состоит в том, что совокупность фактов, в том числе недавно обнаруженных автором этих строк в архивах Морского министерства России (ГАВМФ), позволяют полагать, что именно мичман Глинка был главным гидом писателя во время их совместного плавания вокруг Азии.

Из найденных документов следует, что Г. Глинка хорошо учился в кадетском корпусе, но высшие оценки он неизменно получал по английскому, французскому и русскому языкам, в том числе на экзамене на первый офицерский чин — мичмана. Между прочим, на пароходе по выходу из Владивостока было не «два классных пассажира» (Чехов и священник о. Ираклий), как писал позднее доктор Щербак в заметке в суворинском «Новом времени». Согласно вновь найденным документам, на пароходе в качестве пассажиров были: «1 офицер, 10 каютных пассажиров, 364 матроса (отпускников — Д. К.), 7 матросских жен, 19 матросских детей, 72 солдата, 6 американских китобоев»^[4]. Американские китобои, потерпевшие крушение у берегов Сахалина, были переданы консулу США в Гонконге, о чем есть запись в судовом журнале парохода (извлеченном из архивов Ленинграда лишь в середине 70-х годов и досконально расшифрованном совсем недавно)^[5]. А единственным упомянутым пассажиром-офицером был, конечно, Григорий Глинка. Чехов по возвращении подчеркивал этот факт в упомянутом письме Суворину: «Я ехал из Владивостока до Москвы с сыном баронессы Икскуль (она же Выхухоль), морским офицером»^[6].

Изучая путешествие Антона Чехова вокруг Азии, автор поначалу считал, что советчиком и гидом писателя в этом плавании был доктор Щербак, коллега, известный также как журналист и писатель (автор корреспонденций и двух книг о русском участии в Балканских войнах и завоевании Средней Азии). Однако углубление в документы порождало сомнения. На попечении доктора Щербака в 52-дневном рейсе находилось более 550 человек (включая почти 100 человек самого экипажа «Петербурга»). Во время плавания, кстати, умерло 2 человека, а спустя несколько дней после выхода из Коломбо ему пришлось принимать роды у Авдотьи Смирновой, жены одного из отслуживших матросов.

На пароходе осуществлялся строгий санитарный контроль: ежедневно «скачивалась» палуба, прибирались коридоры и каюты, были установлены душ и тенты во время плавания в жарких тропиках. Когда у скота, предназначенного для питания, обнаружилась болезнь, то, как писал позднее Чехов в письме Суворину, «по приговору доктора Щербака и Вашего покорнейшего слуги, скот убили и бросили в море»^[7]. Кроме того, на судах Добровольного флота существовала строгая дисциплина — командный состав формировался из офицеров, состоявших на действительной военной службе. Поэтому вряд ли судовой доктор мог запросто отлучиться с парохода на три дня (во время стоянки в Гонконге), а тем более ухать в другой город (как было с Чеховым на Цейлоне).

Совсем недавно, в начале 2000-х, в московском архиве чеховеды обнаружили очень важный документ (такие находки возможны даже сегодня!) — счет из гостиницы «Queen’s Hotel» в городе Канди (Kandy), привезенный Чеховым с Цейлона. По датам он точно совпадает с известной хроникой пребывания писателя на тропическом острове и с датами судового журнала. Тщательное лингвистическое его изучение показало, что, во-первых, это — счет бара при отеле (кстати, и бар, и сам отель существуют и поныне на том же месте), а во-вторых, Чехов был с кем-то вдвоем (не названным по имени) во время своей поездки в глубь острова («сделал больше ста верст по железной дороге»).

Счет выписан некоему Палкину, эсквайру (вежливое обращение того времени, нечто вроде «мистера»). Чье это имя — загадка. Счет — за обслуживание, судя по всему, двух персон — выпивка 23 ноября (в нем только напитки: порции виски, вина, пива — в основном по две порции) и легкий завтрак 24 ноября (2 чая, яйца и что-то еще — неразборчиво). И опять загадка: кто же был спутником Чехова, второй «персоной»?

Архивные разыскания последнего времени приводят автора к заключению, что им был, скорее всего, мичман Григорий Глинка. Он был единственным свободным офицером на «Петербурге», а кроме того, прекрасно владел английским и французским языками. Чехов же практически не говорил по-английски. Что же касается «Палкина», то, возможно, это была шутка писателя (по аналогии с известным петербургским рестораном, «царем русской кухни»). Кстати, фамилию писателя безбожно путали и российские рестораторы: из четырех сохранившихся от путешествия по Сибири счетов только в одном он поименован правильно, по фамилии. В трех других он фигурирует как Чосер, доктор, Его Превосходительство. При этом, как известно, Чехов всегда следовал твердому принципу «платить за счета в ресторанах самому» и позволял исключения только для Суворина.

Очевидно, что Чехов и его спутник ночевали в «Queen’s Hotel» (хотя счет за ночевку не сохранился), так как трудно предполагать, что, выпивая вечером и завтракая «на скорую руку» в одном отеле (кстати, лучшем в Канди), они ночевали в другом. В таком случае было бы два раздельных счета для посторонних гостей — за ужин (скорее, выпивку) и завтрак. В правом углу счета стоит цифра 2, а под фамилией — 6. Возможно, первая означала число обслуживаемых гостей, а вторая — нумерацию гостиничного номера. (Между прочим, этот номер старинной планировки и поныне состоит из двух отдельных комнат с просторной прихожей, ванной и ватерклозетом).

Оба путешественника были свидетелями одного яркого события в Канди, о котором писатель дважды упоминал 3 года спустя в письмах Суворину из Мелихова: «Армию спасения, ее процессии, храм и проч. я видел на Цейлоне в городе Кэнди. Впечатление оригинальное, но давящее нервы. Не люблю»^[8]. И в другом письме: «Еще об Армии спасения. Я видел процессию: девицы в индусских платьях и в очках, барабан, гармоники, гитары, знамя, толпа черных голожопых мальчишек сзади, негр в красной куртке... Девственницы поют что-то дикое, а барабан — бу! Бу! И это в потемках на берегу озера»^[9].

Следует добавить, что «Queen’s Hotel» как раз находится на берегу озера и Чехов со спутником могли видеть это живописное шествие даже из бара. В те годы Армия спасения — религиозно-филантропическая организация, созданная еще в 1865 году английским священником, — была (и остается поныне) довольно популярной во многих странах, в том числе на Цейлоне. Ее экстравагантные шествия, эмоциональные проповеди, но главное — реальная помощь на сделанные пожертвования привлекали немалое внимание.

Необходимо только заметить, что упомянутый мимоходом храм никакого отношения к Армии спасения не имеет, потому что в ней не существует храмов как мест для отправления религиозных обрядов. По-видимому, писатель принял за таковой знаменитый в буддийском мире храм Зуба Будды (по-сингальски — Шри Далида Малигава), который тоже находится на берегу озера, в прямой видимости от отеля. А сам зуб Просвещенного, извлеченный, как считается, из пепла погребального костра, хранится под золотыми колпачками в специально охраняемой комнате храма. Его показывают только самым-самым высокочтимым гостям и однажды в году на праздник «Эсала Перахера» (в июле-августе по буддийскому календарю) проводят красочное шествие слонов с показом публике драгоценных реликвий.

Хотя все факты и указывают на Глинку как спутника цейлонского вояжа Чехова однако прямого подтверждения все-таки не найдено. А пока не найден достоверный документ, для непредвзятого исследователя всегда остается хоть один процент сомнений. Поисками доказательств и был занят автор в последнее время.

Как уже отмечалось, Чехов ехал в обществе Григория Глинки до самой Москвы. Вот как Михаил Павлович Чехов описывал встречу с Антоном и его попутчиками (в письме брату Ивану от 10 декабря 1890):

Когда мы (с матерью — Д. К.) подъехали к Туле, скорый поезд, на котором ехал Антон, уже прибыл с юга, и брат обедал на вокзале в обществе мичмана Глинки, возвращавшегося с Дальнего Востока в Петербург, и какого-то странного с виду человека-инородца, с плоским широким лицом и с узенькими косыми глазками. Это был главный священник острова Сахалина, иеромонах Ираклий, бурят, приехавший вместе с Чеховым и Глинкой в Россию и бывший в штатском костюме нелепого сахалинского покроя. Антон Павлович и Глинка привезли с собою из Индии по комнатному зверьку мангусу, и, когда они обедали, эти мангусы становились на задние лапки и заглядывали к ним в тарелки. <….> После трогательного свидания с писателем я и мать сели с ним в один и тот же вагон, и все пятеро покатили в Москву. Оказалось, что, кроме мангуса, брат Антон вез с собой в клетке еще и мангуса-самку, очень дикое и злобное существо, превратившееся вскоре в пальмовую кошку, так как продавший ее ему на Цейлоне индус попросту надул его и продал ее тоже за мангуса^[10].

Михаил вспоминал далее, что всю дорогу до Москвы пили вино и играли с зверьками. И, конечно, разговоров «была гибель». И уйма вещей — 21 место (пришлось нанимать «трое парных саней»). На вокзале в Москве их встречали отец с Машей.

В Москву мы приехали уже при огнях, и не успел наш поезд подойти к вокзалу, как в вагон ворвалась дама с криками: «Где сын? Где сын?» — и бросилась обнимать Глинку. Это была его мать, баронесса Икскуль, выехавшая к нему навстречу из Петербурга. С вокзала поехали домой на Малую Дмитровку, в дом Фирганга: брат Антон с матерью впереди, а я с «индейцем» позади. Почтенный бурят остановился у нас^[11].

Вопрос о судьбе мангустов до сих пор остается не вполне ясным. Михаил Павлович во всех своих публикациях подтверждал, что один из них принадлежал мичману Глинке. Мангусты принесли Чеховым много радостей, а затем и хлопот. Год с небольшим спустя один мангуст и пальмовая кошка были подарены московскому Зоологическому саду (документ от 14 января 1892 сохранился). Вместе с тем хорошо известно, что в письме собрату по перу Леонтьеву (Щеглову) от 26 декабря 1890 года Чехов писал о трех зверьках, живущих в его доме. Но забрал ли мичман Глинка своего мангуста — точно не известно.

А предположение известного британского слависта Д. Рейфилда (в книге «Жизнь Антона Чехова»^[12]), будто пальмовая кошка «похоже, нашла свой конец» летом 1891 года, когда хватила за палец одного из рабочих в доме Фирганга, а «тот в долгу не остался», — лишено оснований. Как известно, пальмовая кошка прекрасно дожила до зоосада. К сожалению, Рейфилд не указал источник своей информации, но можно лишь предположить, что эта участь могла постигнуть второго мангуста^[13].

Хроника жизни и творчества писателя не оставила упоминаний о прямых контактах писателя с мичманом Глинкой в последующие годы. Но они, конечно, прекрасно знали многое друг о друге, поскольку Чехов продолжал дружеские и даже деловые отношении с его матерью баронессой Икскуль до самой своей смерти в 1904 году.

Буквально через пару дней после приезда он писал Суворину (9 декабря): «Маменька остановилась в „Слав. Базаре”. Сейчас поеду к ней, зовет зачем-то. Она хорошая женщина; по крайней мере сын от нее в восторге»^[14]. А в письме от 24 декабря 1890 года тому же Суворину он раскрыл предмет переговоров:

Баронесса Икскуль (Выхухоль) издает для народа книжки. Каждая книжка украшена девизом «Правда»; цена правде 3-5 коп. за экземпляр. Тут и Успенский, и Короленко, и Потапенко, и прочие великие люди. Она спрашивала у меня, что ей издавать. На сей вопрос ответить я не сумел, но мельком рекомендовал порыться в старых журналах, в альманахах и проч. Советовал ей прочесть Гребёнку (русский и украинский писатель и поэт, автор знаменитого романса «Очи черные…» — Д. К.). Когда она стала жаловаться, что ей трудно доставать книги, то я пообещал ей протекцию у Вас. Если будет просьба, то не откажите. Баронесса дама честная и книг не зажилит. Возвратит и при этом еще наградит Вас обворожительной улыбкой^[15].

Чехов, пользуясь дружескими отношениями с издателем, не только просил его послать по адресу «Аларчин мост, 156, Варваре Ивановне Икскуль» сочинения Гребенки и Голицинского (точнее, Голицынский А. П., писатель — Д. К.), гарантируя «возврат с благодарностью», но и сам дал ей своего «Ваньку» для издания «книг для народа». В 1891 — 1896 годах Варвара Ивановна издала большую серию дешевых книг — 64 книги. Ей удалось найти единомышленника в лице издателя И. Д. Сытина.

В записных книжках А. П. Чехова помечено также письмо Икскуль от 16 октября 1896 года с просьбой о билетах на премьеру «Чайки» в Александринском театре.

Особо теплый характер приобрели отношения баронессы Икскуль с О. Л. Книппер. Они не только встречались «в свете», но и навещали друг друга. Баронесса всегда расспрашивала об Антоне Павловиче и передавала приветы. Глубину отношений подчеркивает письмо от 9 апреля 1902 года: «Вчера была опять баронесса Икскуль, сказала, что приедет к нам, если мы будем на Волге. Сегодня прислала мне „Архиерея”, новый рассказ Чехова, прислала Скитальца и портрет Горького, кот. он ей прислал, т.е. мне только показать»^[16].

Исключительным по важности является письмо Чехову от 25 марта 1902 года, посланное Ольгой Леонардовной из Петербурга:

Вчера обедала у бар. Икскуль. Были Мария Федоровна, Котляревская, кто-то из Академии — фамилии не расслышала, ее два сына (Иван и Григорий — Д. К.). Живет она удивительно изящно и со вкусом. Я желала бы иметь такой interieur. Я вчера не сообразила. Представляет она мне молодого человека и говорит, что это он с тобой с Сахалина ехал, и я припоминаю его физиономию на фотографиях, кот. видела у тебя. Спрашиваю ее потихоньку, как его фамилия? — Глинка. И я только когда уходила от нее, догадалась, что это, верно, ее сын. Ведь она за двумя была замужем? Верно, я не ошибаюсь? Про мангусов рассказывал мне. Жаль, что мне потом не пришлось поговорить с ним побольше. Говорил, как вы прожились совсем, как вы кутили ловко. (Не в Канди ли, например? — Д. К.). После обеда пришел Батюшков, какой-то еще молодой человек. Говорили много о беспорядках, о полиции, об академии. Баронесса того мнения, что Толстой, ты и Короленко должны выйти из Академии^[17].

Баронесса Варвара Ивановна Икскуль продолжала свою кипучую общественную деятельность (прежде всего в сфере образования и медицины) вплоть до революции. Но ее дальнейшая судьба, как и судьба и ее сына Григория, сложилась трудно, если не сказать трагично.

Документы Морского ведомства свидетельствуют, что дальнейшая карьера молодого морского офицера Г. Н. Глинки не задалась. Хотя и сохранились фотографии Глинки-спортсмена, велосипедиста (что было тогда модным увлечением), именно со здоровьем ему не повезло. Он вскоре заболел ревматизмом, подолгу лечился (в том числе за границей) и в конце концов вышел в отставку в 1904 году (в 35 лет), едва наслужив на пенсию. К тому времени, как свидетельствует архивный документ^[18], он был «женат на дочери дворянина Василия Васильевича Тарновского Софье». Великолепные портреты Григория Глинки тех времен сохранились, так сказать, «в двух экземплярах».

Один, словесный, — в воспоминаниях художника М. В. Нестерова:

Как-то Варвара Ивановна заехала в Киев к сыну, тогда уже «бывшему» моряку, слабосильному, такому приятному бездельнику Грише. Он был женат на Тарновской, дочери одного из потомков малороссийских гетманов, богатого, своенравного, влюбленного в малороссийскую старину и имевшего у себя в черниговском имении лучшее собрание древностей своего края^[19].

Другой — натуральный, живописный — на картине И. Е. Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» (1891). Дело в том, что художник был дружен с Тарновским и гостил в его поместье Качановка Черниговской губернии. Там он и сделал портрет Григория Глинки, еще совсем молодого, поместив затем его в левой части композиции. На картине тот стоит вполоборота и смотрит на пишущих. На полотне нашлось место и тестю, самому Василию Васильевичу — слева от писаря в черной смушковой шапке.

Дальнейшую судьбу Г. Глинки пока удалось проследить лишь фрагментарно. Из мемуаров Анатолия Алексеевича Каплера (правнука В. В. Тарновского и, кстати, сына от брака знаменитого киносценариста с одной из первых актрис советского кино Татьяной Васильевной Тарновской) известно, что жена Глинки Софья (родная тетка Татьяны) скончалась в Киеве вскоре после установления советской власти. Ее имя тогда было внесено в «списки буржуев», подлежащих репрессии, она скрывалась на окраине на съемной квартире, однако «не перенесла этого перехода к жизни изгоев и умерла»^[20].

Что происходило тогда с самим Григорием Глинкой, неизвестно. Не трудно предположить, что он был бы в тех же списках, но с «отягчающей» формулировкой — «царский офицер». Каким-то образом он эмигрировал во Францию, а 17 мая 1924 года русская эмигрантская газета «Последние новости», издававшаяся в Париже самим П. Н. Милюковым (бывшим лидером кадетов и министром иностранных дел Временного правительства), поместила краткое сообщение в траурной рамке: «Григорий Николаевич Глинка. В воскресенье 18-го мая в годовой день кончины будет отслужена панихида после литургии по усопшему в Русской Церкви (12, rue Daru)». Следовательно, бывший мичман Глинка скончался 18 мая 1923 года, в возрасте 54-х лет. Год спустя газета вновь сообщила о «панихиде по 2-й годовщине смерти Григория Николаевича Глинки».

Семья Чехова, как мы знаем, хорошо помнила его имя. Но где еще искать новые сведения об их совместном путешествии с Антоном Павловичем вокруг Азии? Возможно, что семейный архив Григория Глинки находится в Париже, если он вообще сохранился в «окаянные годы». Там жила последние свои годы мать, сумевшая с трудом эмигрировать, и, возможно, младшая сестра (тоже Софья). Сведений о детях Глинки не имеется. Какие-то документы, возможно, сохранились на Украине, в превращенной ныне в Национальный историко-культурный заповедник усадьбе Качановка.

Гораздо большая надежда может возлагаться на эпистолярное наследие самой баронессы Икскуль. Ведь ей выпало увидеть и пережить слишком многое и кое о чем даже написать. Нашлось ли в нем место А. П. Чехову?

Некогда блестящая дама высшего света, прозаик и переводчик (первой перевела Достоевского на французский), общественный деятель, издатель, благотворительница, создатель первого в России (и Европе) медицинского института, сестра милосердия в годы Первой мировой войны (причем на передовой), награжденная Георгиевским крестом, она после революции оказалась буквально «у разбитого корыта» да еще с ярлыком «мать царского офицера», несколько недель провела в тюрьме. Вместе с больным сыном Иваном, бывшим гвардейским офицером, их выселили из роскошного особняка на Кирочной улице, их оставшееся имущество уместилось на детских салазках. Сын вскоре умер от пневмонии в голодную зиму 1919 — 1920 годов.

Баронесса обращалась к властям за разрешением выехать за границу, но получила издевательский отказ. Летом 1920 года в полном отчаянии она попросила о помощи хорошо ей знакомого Бонч-Бруевича, напомнив ему о своих услугах, оказанных большевикам. Но ответом на письмо было молчание. Той же зимой 70-летняя женщина решилась на отчаянный шаг: нелегально, с помощью проводника-контрабандиста, перешла границу с Финляндией по льду Финского залива. (По некоторым сведениям, А. М. Горький помог баронессе в получении заграничного паспорта, памятуя о днях личной дружбы и той помощи, которую она когда-то оказывала будущему великому пролетарскому писателю в освобождении из тюрьмы.)

В 1922 году она появилась в Париже. Вскоре похоронила и другого сына — Григория. Жила временами в Ницце и «замечена» в ряде эмигрантских мемуаров. Т. А. Аксакова-Сиверс (родословная которой, как считается, восходила к Екатерине II и Григорию Потемкину), автор двухтомной «Семейной хроники», изданной в 1988 году в Париже, вспоминала:

Наискось от нас по avenue des Fleurs жила баронесса Варвара Ивановна Икскуль, та самая дама, портрет которой находится в Репинском зале Третьяковской галереи. <...> Варвара Ивановна была не только красива, но и очень умна. То сердечное внимание, которое она проявляла в отношении меня летом 1926 года, я считаю большой честью. Опираясь на трость, одетая во все черное, с белой камелией в петлице, Варвара Ивановна часто стучала мне в окно, приглашая пойти с ней к морю. Сидя на набережной, мы говорили о России, и я читала по ее просьбе есенинские стихи. При этом я замечала, что она с болезненным интересом слушает подробности о жизни холодного и голодного Петрограда начала 20-х годов^[21].

В те дни в письме одной из подруг баронесса написала: «Я живу, позабыв себя»^[22]. По некоторым сведениям, она писала собственные воспоминания и что-то опубликовала в газете Милюкова.

21 февраля 1928 года «Последние новости» поместила на первой полосе траурное сообщение: «Баронесса Варвара Ивановна Икскуль фон Гилленбанд (неточное написание — Д. К.) скончалась 20 февраля в 7.30 утра. Панихида на квартире (5, av. Victor-Hugo) во вторник в 12 ч. 30 м. дня и в 8 ч. вечера. Панихида во Храме в среду на rue Daru 12 в 8 вечера. Отпевание там же в четверг в 10 ч. утра».

Сам главный редактор П. Н. Милюков написал в том же номере проникновенный некролог. Указав на принадлежность В. И. Икскуль (по рождению и положению) к «высшему кругу», на близость к «высокопоставленной и влиятельной среде», он подчеркнул ее «незаменимую роль в истории русской общественности», ее симпатии и приверженность «русской демократической общественности». Ее благородная деятельность, основанная на «своего рода духовном призвании», — отмечал он — была хорошо известна, получила высокое признание как правительства, так и простых людей. Милюков подчеркивал также, что в тяжкие годы эмиграции пытался навести ее «на мысль о писании мемуаров», но ему известна лишь одна ее статья — о тяжких переживаниях покойной при большевиках. Варвара Ивановна скончалась на 77-м году жизни от пневмонии, похоронена на кладбище Батиньоль в Париже (скорее всего, рядом с сыном).

К сожалению, даже напечатанная статья В. И. Икскуль до сих пор не найдена и судьба ее архива, как, впрочем, и всей семьи, неизвестна. Возможно, что он хранится в Русской библиотеке в Париже или у потомков по линии дочери. Так что предстоят новые разыскания…