ПОДЛИННАЯ ЖИЗНЬ НИКОЛАЯ ДОБРОЛЮБОВА

*

ПОДЛИННАЯ ЖИЗНЬ НИКОЛАЯ ДОБРОЛЮБОВА

Алексей Вдовин. Добролюбов. Разночинец между духом и плотью. М., «Молодая Гвардия», 2017, 276 стр. («Жизнь замечательных людей»).

Николай Александрович Добролюбов — одна из самых спорных фигур в русской культуре. Его канонизация началась сразу после ранней трагической смерти. Позже советская идеология присвоила наследие критика-разночинца, приспособив его под собственные нужды. Статьи, чьи названия давно в массовом сознании превратились в штампы. «Что такое обломовщина?», «Луч света в темном царстве» — и по сей день задают тон в школьном изучении русской классики. Существовал и другой лагерь, чью позицию озвучил Владимир Набоков (разумеется, он был далеко не единственным, высказавшимся на эту тему) в романе «Дар»: «Вся эта плеяда радикальных литераторов писала, в сущности, ногами». Такое принципиальное неприятие эстетической концепции Добролюбова, и в самом деле очень своеобразной, обессмысливало всю деятельность публициста и критика. По мысли Алексея Вдовина, именно здесь «завязан конфликтный узел русской мысли и российской истории последних 150 лет». Удивительным образом, ни первому, ни второму лагерю оказалась не нужна правдивая и подробная биография Николая Добролюбова. Уже у первых биографов критика-разночинца была сознательная установка на мифотворчество. Чернышевский предпочел увести на второй план некоторые подробности жизни своего младшего друга (о чем речь пойдет ниже). Советское литературоведение целенаправленно делало из Добролюбова предтечу революции, которому были неведомы слабости и сомнения, постепенно «грань между реальным Добролюбовым и мифологизированным „главой русской мысли” стерлась».

Последний раз полная биография Николая Добролюбова вышла в серии «ЖЗЛ» в 1961 году. Добролюбов Владимира Жданова вполне конвенционален: ему чуждо религиозное ханжество, а главная идея его жизни (да и биографического описания) — борьба с классом-угнетателем.

Нужно ли говорить о том, что биография и место Николая Добролюбова в русской культуре давно нуждаются в ревизии. Цель новой биографии — «„освежить” образ критика, заново взглянуть на него, отрешившись от шаблонных трактовок». Установка автора — воссоздать, насколько это возможно, подлинную биографию критика. То, о чем прежде биографы предпочитали умолчать или сказать вскользь, становится подлинным объектом исследования Алексея Вдовина — а именно сомнения и противоречия Добролюбова, его метания. Ведь без этого нельзя в полной мере объяснить идеи критика-разночинца: «Перед читателем развернется драма амбициозного, но склонного к рефлексии и застенчивого человека, никак не равного целомудренному герою некрасовского поэтического некролога „Памяти Добролюбова” (1864)».

Алексей Вдовин в новом жизнеописании Николая Добролюбова одновременно решает несколько задач: восполняет биографические лакуны, разводит в разные стороны мифологию и фактологический материал и через жизнь одного человека рассказывает о самом социальном явлении разночинства. Случай Добролюбова любопытен и весьма характерен с точки зрения того, «какие ценности исповедовали и какие внутренние драмы переживали люди, до сих пор оказывающие влияние на русскую культуру».

Лакуны связаны прежде всего с личной жизнью Добролюбова. По мысли автора «если заострять, то у него были только две страсти — журнальная работа и женщины». Если с первым все более-менее понятно, то второй аспект никак не вписывался в образ пламенного революционера и мученика. Заретушировать отношения с женщинами стремились уже первые биографы. Чернышевский старательно отбирал для обнародования биографические данные из жизни младшего коллеги и друга: «Добролюбову „разрешалось” любить только мать и сестер, а глухие упоминания о некоей девушке „В. Д.” при публикации писем затушевывались». Николай Некрасов также сыграл важную роль в формировании добролюбовского мифа: в предисловии к публикации стихотворений Добролюбова и в собственном стихотворении «Памяти Добролюбова» он создал образ юного гения, принесшего свою любовь и жизнь в жертву во имя общего дела.

Между тем именно здесь, по мысли Вдовина, обнаруживается центральное противоречие жизни критика: разрыв между «духом» и «плотью», идеями и желаниями, идеалом и действительностью, литературой и жизнью.

Освещение отношений Добролюбова с Терезой Грюнвальд, служившей в публичном доме, важно не только с точки зрения полноты биографии критика, но и как случай реализации культурного мифа о спасении проститутки образованным человеком. Этот миф пришел в Россию в 1840-е годы из французской культуры. Добролюбов действительно добился того, чтобы Тереза оставила свое ремесло и начала добропорядочную жизнь. Некоторую «литературность» этих отношений фиксируют дневниковые записи Добролюбова. В этих же дневниках отражены и противоречия, которыми был раздираем разночинец: «Ему было необходимо идеологически и психологически снять конфликт между низменностью плотских желаний, находящих удовлетворение в объятиях проститутки, и тщеславным ощущением своего высокого призвания, чистоты помыслов». Грюнвальд стала адресатом стихов критика, а сами отношения с ней стали в некотором смысле переломными для Добролюбова. Кроме того, документы, приведенные Алексеем Вдовиным, сами по себе уникальны: «…для русской литературы и истории середины XIX века это единственный документ такого рода — личные письма проститутки, в подробностях описывающей повседневный быт, нехитрые увеселения, болезни и хвори, эмоции, попытки изменить свою жизнь».

Наиболее откровенные места из дневников и писем Добролюбова старательно вычищались при публикации и в советские годы. Автор приводит цитату из письма Б. Ф. Егорова, исследователя и публикатора Николая Добролюбова, где говорится о том, что при подготовке дневников критика в 1960-е годы издательство «Художественная литература» заставило его вырезать некоторые фрагменты, связанные с личной жизнью критика. Это возвращает нас к старому, но по-прежнему не теряющему своей актуальности разговору: насколько мы готовы отказаться от агиографии, когда речь заходит о биографиях культурно значимых персон. Вводя в обиход документы интимного характера, исследователь рискует быть обвиненным в «копании в грязном белье». В результате, стремясь к объективности, биограф вынужден как бы все время оговариваться и извиняться за disenchantement. Алексею Вдовину тоже приходится пояснять, почему он прибегает к столь личным документам. Это не единичный случай. Так, Дональд Рейфилд в предисловии к «Жизни Антона Чехова» писал: «Любая биография — это вымысел, который тем не менее должен быть увязан с документальными данными. В нашем жизнеописании <…> фигура писателя стала еще более неоднозначной. И хотя ореол его святости померк <…> ни гениальности, ни очарования в Чехове не убавилось»^[1]. То же и с Добролюбовым — сюжет с Терезой Грюнвальд, как и другие связи критика, ни коим образом не бросают тень на его личность, наоборот, объясняет логику его психологического развития.

Прояснение взглядов Николая Добролюбова по некоторым вопросам само собой ведет к демифологизации образа. Так, например, одним из устойчивых мифов является ранний атеизм будущего критика. Сделать такое заключение советским исследователям позволил «Психаториум» — ежедневные записи, сделанные весной 1853 года (сохранилось несколько страниц). Добролюбов записывал, иногда по нескольку раз в день, все свои сомнения и мысли, коря себя за апатию, бездействие, утрату веры. Алексей Вдовин предлагает посмотреть на этот документ «непредвзято и со знанием религиозных практик того времени», с этой точки зрения «состояние Добролюбова объясняется гораздо проще. Это классический случай исповеди верующего человека <…> Такой дневник и такие сомнения не свидетельствуют об утрате веры, а наоборот, указывают на силу религиозного чувства».

Другой миф — Добролюбов как революционер. Автор биографии задается вопросом: каковы в действительности были политические ценности, в которые верил Добролюбов? Без прояснения его позиции невозможно понять, «как устроены его статьи, их логику, смысл тех намеков, которые в силу цензурных условий он был вынужден делать». С конца XIX столетия к Добролюбову и Чернышевскому прилепилось определение «революционные демократы», что, разумеется, не было самоназванием. Вдовин пишет, что Добролюбов был последовательным сторонником республиканской формы правления. Однако ни в одном из документов критик не говорит о том, как именно следует реализовать социалистические устремления, о которых он размышлял в дневнике 1857 года и в наброске статьи «Проект социально-политической программы» (1856). Набросок не предназначался для печати, поэтому наиболее последовательно отражает взгляды Добролюбова. При этом почти ничего не сказано о том, каким образом должен осуществиться переход. Автор заключает, что «судя по переписке с кругом „своих”, ближайших друзей, Добролюбов рассчитывал, что переход будет осуществляться благодаря „новым людям”: во-первых, через этическую трансформацию нового поколения <…> во-вторых, через проникновение „новых людей” во все сферы общества и управления и тем самым ускорение реформ, которые должны полностью изменить политический строй России. Представляется, что никакого революционного переворота, организуемого небольшой группой заговорщиков, Добролюбов не подразумевал (курсив мой — М. Н.)». Впрочем, автор оговаривается, что это вовсе не означает, что Добролюбову не было свойственно радикальное мышление — «весь вопрос в том, насколько радикальным, с его точки зрения, должен был быть способ переустройства».

Радикальность взглядов Добролюбова до известной степени выразилась в переосмыслении категории «народность». В статье «О степени участия народности в развитии русской литературы» (1858) критик выступал за демократические ценности, а в само понятие вкладывал новый смысл — отражение интересов простых людей, прежде всего крестьян: «Он использует словосочетание „голос народа” и предлагает переписать всю историю России от Владимира до наших дней исключительно с точки зрения простого народа — крестьян, мещан, солдат». С этой позиции Добролюбов будет смотреть на всю историю русской литературы, придя к выводу, что за все время ее существования не было автора, по-настоящему отразившего интересы народа. Вдовин определяет методологию критика следующим образом: ее суть «заключалась в умении автора использовать литературное или драматическое произведение лишь как повод для разговора о социальных проблемах». Этот метод был назван его автором «реальной критикой» и в полной мере отражен в статьях «Что такое обломовщина?», «Темное царство», «Когда же придет настоящий день?», «Луч света в темном царстве», хорошо известных советскому и постсоветскому читателю из школьной программы. Критик считал, что сначала нужно выяснить, насколько прогрессивны идеи автора и насколько они отразились в его произведениях. Добролюбов прямо заявляет, что «литература, <…> должна быть „пропагандой” (в подцензурной версии — „разъяснением жизненных явлений”)». Вдовин не только подробно описывает методологию критика, но и восстанавливает ее генеалогию. Автор не избегает трудных мест, наоборот, стремится максимально прояснить их, ведь только так можно понять, какое место в действительности занимает Добролюбов. Так, он пишет, что в статьях критика обнаруживаются два серьезных противоречия: напряжение между уверенностью во второстепенности литературы (отражение реальности) и вера в ее способность преобразовывать действительность. Второе относится к сфере психологического: неудовлетворенность типом «лишнего человека», с которым он себя отождествлял в дневниках. «Из этих противоречий, — пишет Вдовин, — и возникают, как нам кажется, высочайший эмоциональный градус и неконтролируемая страстность добролюбовских статей».

Внеся уточнение в реальную биографию и взгляды Добролюбова, Алексей Вдовин посвящает отдельную главу посмертной канонизации критика — собственно, это одна из линий книги. Автор исследует восприятие личности Добролюбова до 1917 года, а рецепция «советского Добролюбова» — сюжет послесловия. Как отмечает сам автор в предисловии: «Шестая глава и эпилог носят подчеркнуто историко-рецептивный характер». Вдовина интересует не только культ гениального критика, но и механизмы формирования этого культа: «На фоне предшествующих канонизаций случай Добролюбова выделяется рядом особенностей. Прежде всего поражает масштаб той роли, которую Чернышевский с Некрасовым отвели покойному». Литераторы выдвинули на первый план не заслуги Добролюбова как критика, а его исключительные личные качества, где первостепенное значение имел этический заряд.

Не будет преувеличением сказать, что биография Николая Добролюбова, написанная Алексеем Вдовиным, заново открывает эту фигуру современному читателю. Это замечательный пример того, как могут быть переосмыслены исторические персонажи, к которым, казалось бы, нельзя пробраться сквозь слои клише.

Мария НЕСТЕРЕНКО

Тарту