КОРРЕСПОНДЕНЦИИ КО ВСЕМ СВЯТЫМ

Машинская Марина Юрьевна родилась в городе Ангрен (Узбекистан). Окончила Астраханский социально-педагогический колледж по специальности «учитель физической культуры», а также Литературный институт им. А. М. Горького. Прозаик, драматург. В 2011 году вошла в шорт-лист премии «Дебют» в номинации «драматургия» с пьесой «Это правда». Живет в подмосковном г. Щелково. В «Новом мире» печатается впервые.

Марина Машинская

*

КОРРЕСПОНДЕНЦИИ КО ВСЕМ СВЯТЫМ

Посвящается Ольге Позднеевой

Эпизод 1

Пора было уже признать, что я алкоголичка. Нет. Я — алкоголица. Алкоголичка — это майка. Пора было уже признать это и отправиться в Общество Анонимных Алкоголиков, или к отцу Иоанну в Марфо-Мариинскую обитель, или еще кому третьему. Но я все не представляла себе, как приду и скажу: Спаси, Господи, я алкоголичка, алкоголица… я — алкогоЛьвица. Да и тут снова вынырнула глотнуть трезвого воздуха. Похмелье было терпимым, на несколько часов удалось вздремнуть, тело вздрагивало во сне и оттого просыпалось. Каждую секунду ангел смерти, казалось, стоял у кровати. Я твердила Иисусову молитву, потому что иначе никак. Жить все-таки очень хотелось. Все началось с тринадцати лет. Грехом было не выпить. Сначала спортсмены, потом писатели, теперь вот медики, даже таксисты, еще актеры, радийщики, телевизионщики. В конце концов оказалось, что нет такой профессии, в которой не пьют. Это вообще у нас такой общий спорт. И каждый хочет непременно быть в нем первым.

Эпизод 2

Курить я не курила. Нет. Курили друзья. Много и почему-то все на моей кухне. Им было не лень. Правда, у меня был еще кальян. Кто-то припер из Египта, подарил мне. А я фланировала в этом чаду, как недожаренный грешник. В этот день пила я мало и исключительно ром, как старая пиратка! С рождения низкий голос, в хоре альт, все удивлялись: «Как ты прокурила его так рано?» Курить я не курила. Нет. Было лень.

— Патриарх Кирилл заявил, что Путина канонизируют после смерти.

— Пускай канонизируют, только побыстрей!

— Да. Мы все с нетерпением ждем этого момента.

— А если бы предложили канонизировать Немцова, вы бы были за?

— Немцов, конечно, не святой, но по крайней мере похож на героя.

— Герой должен быть честным. С состоянием? В этой стране быть честным? Это просто нереально.

— По-твоему, герои должны выглядеть эдакими девственными паладинами?

— Нет, конечно. Но для меня герой — это завуч в лицее через дорогу. Тридцать лет в одной школе. Вот она честная женщина. А этот?

— Это — романтика. И с чем боролась или борется твоя завуч? А Немцов многое…

— Эти вещи нельзя сравнивать. Мы не знаем до конца, кто из них больше сделал. Но очевидно, что женщина эта прежде всего начала с себя, а не пошла переделывать мир. Это важно. Мы все тут не святые.

— Да, и у нас у всех было в школе по такой учительнице. Как-то измельчали твои недогерои. К тому же вряд ли Парнас выкрал бы из могилы голову твоей учительницы.

— Кончины мирной и непостыдной даруй нам. Аминь.

Эпизод 3

Я пошла работать в лицей через дорогу и научилась уходить в запой в пятницу и выходить в понедельник. Наверно, это была единственная профессия, где так очевидно не было заметно бахвальное профессиональное пьянство. К тому же в меня верили настолько, что не замечали перегара или даже легкого опьянения. Взяли меня физруком, так как место филолога было занято, но обещали на следующий год дать часы русского и литературы. На следующий год ничего не изменилось. Я по-прежнему свистела в свой свисток.

— Сюда!.. Нет. Ссссссссссссссссюда! — свистело все и всюду.

А что вы смотрите на меня, как будто я — новые ворота?

Я научила их давать голевой пас. Сама в футбол играть не умею. Но пару раз выходила на поле за проигравших и забивала два мяча к ряду. С тех пор судьбу старалась не испытывать, чтоб не потерять авторитет: «тренер-уровня-бог». В сущности, футбол, как и жизнь, — просто игра. А в игре всегда есть место случайности. Так и я однажды дала голевой пас, только теперь кажется, что в свои ворота.

Ну а родилась я далеко за МКАДом, слишком далеко. В Узбекистане. И часть меня, особенно в жутчайшем похмелье, возвращается на истинную Родину. Урюк-курдюк, шашлык-башлык, чапан-наманган, вот это вот все. Это все для меня. Начало и конец, Альфа и Омега. Из праха вышла и в прах возвращусь. П-пух! П-пах! И нет меня. С другой стороны, ведь о такой смерти на холме Васильевского спуска можно только мечтать. Как в атласе «Мир и Человек» большой мальчик и девочка шагают по маленькой и круглой планете, шагают в звездную пустоту. П-пах! И нет их, как будто и никогда не было.

Эпизод 4

Начался пост, и меня тошнило от моей трезвости так, как будто я переела мороженого или перекаталась на всех каруселях в парке культуры и отдыха имени Алишера Навои. И черт меня, наверное, дернул попросить у Бога автомобиль. В ночь на седьмое января мы напились красного вина, как водится. Приехал «Человек из Кемерова» и переписал на меня своего надежного японца, с дырочкой в правом боку. Из дырочки той не дуло, печка работала исправно, и мы сразу же рванули за МКАД. Ну, то есть сразу, как протрезвели окончательно. А это, понятно, случилось с нами не сразу. Ни гвоздя, ни жезла не встретилось нам. Мы приехали в суфийское место силы и пространство любви под Тулой и застряли там в грязи. Но соловей-разбойник на тракторе дотащил нас до своего храма любви. Только в нем было отопление, отепление и оттаяние. Улеглись прямо на полу. Лежалось так, как не стоялось ни в одном храме на земле. Лежалось как человечку, бегущему в колесе, который вдруг споткнулся, лежалось как яйцу на экваторе. Мы лежали такие же открытые и нагие, так как все мы вываляли в грязи, выстирали и повесили сушиться в бане — казалось, это второе теплое место на земле. Соловей-разбойник, он же суфий, он же Стас, строитель святого места на Земле, сказал мне, что я скоро влюблюсь, и ухмыльнулся. Я ответила, что уже люблю, и это было правдой. Но суфий оказался прав. Утром мы поехали на велосипедах за самогоном. Так как суфий никогда не садился пьяным за рычаги своего трактора и меня просил никогда такого не делать. Суфий вообще имел свойство быть правым. На то он и суфий.

Эпизод 5

Мы уехали ночью. Я проснулась с открытыми глазами на встречной полосе. Ветрено. Жить все же очень (!), очень хотелось. Казалось, несешься на взрослом велосипеде, который тебе не по росту, несешься с горы, нога под рамой, и не затормозишь тут, не соскочишь. А внизу под горой базар, и ты врезаешься в продавца лепешек, потому что он тебе кажется все же мягче продавца арбузов.

На долгое-долгое время я стала снова пешеходом. И каждый вечер отправлялась по Москве пешком. Не то чтобы в тоске, скорее в перманентном предчувствии зимы. Остатки трезвой мысли трезвонили пасхальным звоном в голове. Ничто не трезвело во мне. Ничто не превращалось в нечто. Я сидела на обочине жизни и не превращалась в «некто». И вокруг никого. Только дым, дым, дым. Дым над домом, как в твоем детском рисунке, бесконечным гештальтом вьется в синюю бездну. Хватит! Курить будете теперь только на балконе! Только на балконе… «Дым-дым-дым. Всегда буду молодым».

Каждый раз, засыпая, я видела, как теряю бдительность, не успеваю затормозить и врезаюсь во впереди стоящий автомобиль. Мне снилось, как крыса карабкается по высохшей смоковнице и ветки ее обламываются прямо под ней. Но крыса, настойчивая, красивая, живая, разбивается в кровь, падая. И снова лезет, и снова разбивается. Сон черно-белый, только кровь красная. И ее все больше и больше. Даже не знаю — откуда в такой маленькой крысе столько крови. Баня — второе теплое место на земле. Мне подарили миллионы книг, но не подарили ни минуты времени на них. Подарите мне время. Баня — сухое место на земле, но даже такая крохотная книга, как эта, размокнет. Я прошла лабиринт, вышла из всех тупиков и мышеловок жива-живехонька, и все-таки я та крыса, которая разбивается в кровь. Каждый раз. Даже не знаю — откуда в такой маленькой крысе столько крови и так мало времени.

Эпизод 6

Как-то чудесно блистая, приближался, пробегая. О! Как же мне хотелось жить в блуде! Отдаваться каждый день. Отдавать... Всю! Всю себя без остатка, всю свою нежность, женственность, юность. Что там еще у меня было? Чем так дорожат эти брюзгливые старухи? Я не дорожила. Я дрожала. Ветрено… наверно, неверно. Перед аналоем дрожала и каялась. Грешила и каялась. Никакие неудачи не обескураживали меня. Маятник раскачивался. Хотелось пробежаться. Я пошла работать в школу от желания служить человеку. Не нужно смеяться. Мне казалось, у меня получится. Казалось, что это гораздо важнее, чем перебирать литеры для кучки таких же писак-неудачников, потому как кроме них никто это все равно не читает. Нет, мне, конечно, тоже казалось, что система изжила себя и школе нужны новые тенденции и новые подходы к решению задач и бла-бла-бла-бла. Школе нужна была новая кровь, моя кровь, вот это было единственно верно. И я видела немало креативщиков, набиравших потом по тысяче лайков своими описаниями учителей — «недоумков», которые говорили, что «надо значит надо», а не предлагали учить детям то, что им хочется (как подразумевается, делал сам этот креативщик). И еще видела, как после трех недель в школе сверкали пятки этого новатора. В общем, служение мое оказывалось иногда более вредным, чем полезным, а само преподавание куда еще более прозаичным и будничным, чем набивание текста на клавиатуре. Я учила не ябедничать, выражать себя, защищать слабых, учила давать голевые пасы другу перед самыми воротами. Хотя сама не была уверена, что это делать необходимо, и до сих пор сомневаюсь. Маятник раскачивается. Катерина летит из кулисы в кулису на тарзанке — «Отчего люди не летают так, как птицы?» И разбивается в кровь, как крыса.

Эпизод 7

Прошло время. Я вышла замуж и снова села за руль. На этот раз за левый руль большого валкого семейного автомобиля. Замуж я выходила, как некоторые выходят из психушки. Впереди была светлая здоровая семейная жизнь. Нужно было просто вжать педаль в пол. Нужно было научиться чеканить фортуну на носке ноги, как чеканили мальчишки кожаный мяч во дворе детства. И вдруг! Как укол, как пиявка, как ятаган янычара, колкая быстрая мысль по утрам, во сне как удар, как гром, как гроза: а мои ль за спиной ворота? Мысль эта ядовитая хоть и очень редка, а оскорбляет своим наличием. Поражает тебя, как спросонья в первую секунду не можешь понять — где ты? Кто рядом с тобой? А во вторую уже понимаешь — дома, рядом муж, у ворот «жигули», в люльке сынушка, белье на сушке, в саду зелень пучком, теща на сундуке с добром, свекровь за бугром. И гром не страшный — переживем. Словом, все как у людей. Но моя ли это жизнь?

«Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полете-е-е-ела», — снова летит Катерина из кулисы в кулису. Маятник раскачивается.

Эпизод 8

Первый день на спевке настоящего казачьего хора.

Приветствие. Стеснение.

— Тапочки можете взять здесь, в коробке, — помогает преодолеть эта же женщина.

Как позже я узнаю, один из ведущих женских голосов хора.

Захожу, приглашают за стол, чашка горячего чая — это то, что мне сейчас действительно необходимо. Наконец мы все собираемся за большим круглым столом. Опоздавшие подтягиваются и потихоньку рассаживаются все плотнее и плотнее. Первое правило: все сидят за столом, в тесноте. Иначе, как мне объяснили, чувствуется некая разобщенность. Это как-то сразу понятно, с ходу. Что, если ты собрался быть с людьми, а не просто рядом, преодолев смущение, садись за стол, хоть и диван, и подушки здесь имеются. Итак, все за столом, напились чаю.

Тренировка, репетиция, спевка. Что это? Я не знаю, но сразу понятно, что действие метафизическое или даже мистическое. И если бы не ироничное отношение участников ко всему происходящему, то было б в этом и что-то сектантское.

Мы берем головы в руки на месте предполагаемых рогов и мычим в нос, звук должен получаться глухой, открывающийся и открывающий тебя. Мычим сначала по очереди, потом все вместе. Постепенно открываем рот, и выходит звук. Только после такой своеобразной распевки начинается песня. Песни, распетые настолько, что смысл неуловим совсем, зато можно безошибочно петь гласные — а, о, и… и, несомненно, быть частью хора.

На широких масленичных гуляниях за городом случайно с мужем встречаем руководителя хора. Почти шепотом, сбивчиво он рассказывает:

— Мы каждый год ездим, каждый год, ни один не пропускали. Такая поляна хорошая. Кругом лес, ели макушками в небеса, и видно, как в разных-разных местах дымок от костров поднимается в небо. А небо затянуто. Тучки, тучки. (Гул леса превращается в гул песни и наоборот.) Только дымок в небо, тут, там, тут. Я не знаю, почему так. Почему так, но всегда, когда мы петь начинаем, появляется солнышко. Появляется, как только петь начинаем, сразу появляется, появляется… Ага.

Затягивается тягучая песня. Я кружусь на месте. Ввысь упираются темные макушки елей, дымок поднимается через них в небо. Солнышко. По ели бежит белка ввысь. Белка не крыса, не упадет.

Эпизод 9

— А вот бы нам своего президента отправить в космос.

— Да, на энное количество световых лет.

— Мне кажется, это так нам подходит, так по-нашему, по-русски. Наш президент в космосе, а мы тут как-нибудь сами.

— Тем более что преемник у него уже имеется. Можно и в космос.

— Да, преемник и исполнитель обязанностей в одном лице, как хэд энд шолдерс, два в одном флаконе.

— Учитывая, что в космосе мы всегда первые: первый спутник, первый космонавт, космонавтка, человек в открытом космосе. А тут первый президент в космосе. Самый звездный президент вселенной.

Я — Земля! Я своих провожаю питомцев!

Сыновей! Дочерей!

Долетайте до самого Солнца

И домой возвращайтесь скорей!

— Точно. А мы будем его ждать. Когда он прилетит и все молча поправит.

— И подарит пяток эскимо.

Эпизод 10

Со школой все закончилось более прозаично, чем даже начиналось. Кто-то из детей пустил слух, что я их называю «стадо баранов», «дебилы» и даже применяю силу по отношению к ним. Мне сначала выдали пачку выговоров и заявили, что могут уволить по статье, а затем предложили компромиссный вариант написать заявление об уходе. И как-то я даже позавидовала тем педагогам-новаторам, которые бежали из школы самостоятельно. Это заведеньице даже хуже, чем театр, по уровню сплетен. Сплетничают родители об учителях, учителя о родителях и начальстве, дети об учителях, технический персонал о начальстве и учителях. Со школой все закончилось, я была этому почему-то рада и пошла работать на телевидение. Эта выгребная яма оказалась даже глубже. В школе я хотя бы почти бросила пить.

Нет, вот ездить в «Останкино» на полноприводном «лексусе» мне очень нравилось, пробок в обед и ночью уже не было, валко идет авто, кожа на кресле греет булки. Красно-желтые реки разливаются по дорогам Москвы — внутренние и внешние кольца города. А сама работа в «Останкино» все-таки больше напоминала пляску на костях. И с каждым днем все больше и больше. Какие-то признаки антропофагии проступали во мне, и не очень-то я этого пугалась, вот что было самое страшное — отсутствие страха, отсутствие желания бить тревогу, понимания того, что где-то путь преломился, ощущения внутреннего извращения тоже не было, а само извращение было. Извращение смысла, а точнее, смысла изнанка.

Эпизод 11

И тут вдруг неожиданно поступил человек, молодой, прыткий, с желанием жить, девушка. Совсем как я лет десять назад, авантюристка, авангардистка.

Инна:

— А вам?

Я:

— И мне.

В руках у нас два огромных эспрессо, каждой. Пить — нет, не пью. Хочу забеременеть. Но сил не хватает. А Инна и пьет, и курит, совсем как я лет десять назад.

— Чего ты боишься больше всего на свете?

Инна:

— Боюсь, что не стану никогда петь, не свяжу свою жизнь с вокалом.

— Так надо что-то делать для этого. Все в твоих руках, девочка моя!

Инна:

— Я знаю-знаю. Я делаю.

— Я раньше тоже все время боялась, что не напишу лучшей своей пьесы.

Инна:

— А теперь?

— А теперь боюсь, что не смогу иметь детей. То есть стала бояться того, что от меня мало зависит, понимаешь? Несмотря на то, что пьеса также не написана. Но не стоит переживать. Все у нас еще будет.

Инна:

— Нужно только немножко потерпеть.

— Главное, всю жизнь не протерпеть. Знаешь, почему меня на самом деле уволили из школы?

Инна:

— ?

— Потому что не терпела. Сначала директору в лицо заявила, что она ведет неправильную политику по отношению к учителям, унижая их перед родителями. Получила выговор. Когда та заставила всех завучей взять письменную ответственность за все службы в школе, сказала ей, что она должна, как директор, брать на себя ответственность за своих сотрудников, а не сбрасывать ее с себя, прикрывая собственную задницу. Сделала замечание, когда та повысила голос. И за все получила по выговору. И завучи тоже, все получили. То ли она выговоры писать училась, я не знаю. Ха.

Инна:

— Зачем ты лезла на рожон? Ежу понятно, что этого делать не надо было.

— Во-первых, потому что думала, что она тетка нормальная. А она действительно нас всех ненавидела, считала обслугой, которую надо облапошивать, как муж ее на своей супердолжности. Так и ей хотелось. Кошельки ходила взвешивала. Чей больше, тот и прав. Во-вторых, потому что мне терпеть надоело. Все время, которое потрачено на терпение, мне казалось упущенным, украденным у меня. А она терпела и будет терпеть, унижаться перед начальством и перед заказчиками. Вокруг нее все люди заказчики, и сама она потребитель. Мне хотелось ей объяснить, что это не так. Хотелось мелкой контрабандой протащить в ее мир справедливость. Хотелось даже помочь ей.

Инна:

— В итоге спровоцировала ее на еще большую несправедливость. Это ведь все равно как если я тебя сейчас стану учить жить.

— Ты и так меня учишь, каждый день. Я учусь у тебя. Нет, нет, пожалуйста, только не сравнивай меня с ней. Я по крайней мере стараюсь… Что я стараюсь? Жить стараюсь, наверно. Так, чтоб не стыдно было потом назад оглянуться. В сущности, мне и терять-то нечего. Даже если б и было, все это не стоит и малой толики истины. Уж чего-чего, а терять мне как раз не страшно. Вот в этом вся проблема.

— Как такой человек вообще мог в школе работать? Это же место для альтруистов, энтузиастов, и все вот эти советские слова.

— Запомни, девочка моя, место и время всегда одно и то же. Не бывает идеальной работы, поэтому лучше работать на себя или хотя бы на работе, которая помогает тебе расти и совершенствоваться.

Как-то так случилось, что девочка моя стала циклиться на мне и приезжать даже тогда, когда я ее не ждала. И пришлось мне включить суку и отстранить ее от себя для ее же блага, но она, конечно, поймет это гораздо позже, если вообще поймет. Все-таки кофе раз в неделю на 17-й проходной мы все еще можем себе позволить. А вот дым на балконе уже нет.

Дым на балконе все густел. Я даже не успевала запомнить имена некоторых гостей — они исчезали в этом чаду бесследно.

Исчезли и две моих лучших школьных подруги.

— Пошли вон! Проститутки!

Исчез и лучший школьный друг. Если точнее, то мы с ним учились с одной школе искусств, я в классе скрипки, он в классе живописи. Помню, как он ободрал клумбу у дома офицеров на 8 марта и каждой девочке в школе принес цветок. Это было так романтично, так трогательно. Вот и сейчас он — женатый человек, вот-вот родится первенец — таскается ко мне домой с розами, глазенки бегают — бесы крутят или марихуана? И то, и другое, вернее всего.

— Вася, ты ведь женат.

— Женился на зоне. Совсем как Вася Кристалл. На зоне родился, на зоне женился и на зоне умер. Кристально чистый человек на земле.

Он и сейчас сидит, но его отпускают, когда нужно кого-то куда-то отвезти на авто. Какая-то странная система. На поселении, кажется, это называется.

— За что ты сел?

— Оружие продал.

— Зачем?! У тебя же ребенок скоро будет! А если этот автомат на твоего сына когда-нибудь направят?!Ты будешь в этом виноват.

— А может, не этот? А может, поможет? Одним автоматом меньше, одним больше. Что такого в этом? Да ничего нет. Подумаешь, ну, продал. Ничего.

После художки Вася работал гравировщиком на кладбище. Любимая девушка ушла к другому, лучший друг умер от передозы — просто замерз на улице. Уж не знаю, что его из этого больше всего подкосило. Потом были еще какие-то натяжные потолки, кондиционеры. И вот теперь он сидит передо мной. А я вспоминаю, как мы с ним катались на катамаране, пили черный ром, как старые пираты, и ныряли с этого же катамарана в чем мать родила. Вася начинает приставать ко мне, я вызываю полицию. Его увозят в обезьянник.

— Я еще вернусь за тобой. Я приеду, у меня будет очень много денег, слишком много. Ты не сможешь устоять. Я увезу тебя на Лазурный берег, в Ниццу. Ты будешь со мной, мы будем путешествовать на собственной яхте. Ты еще будешь моей. АУЕ! Вечно! Бесконечно! Постоянно!

На следующий день мне звонил его друг, видимо, сокамерник:

— Вася в больнице лежит, он себе вены резал.

— Ну и дебил.

— Еще какой.

— Не звони мне больше сюда. Это его проблемы. Пусть сам с ними разбирается.

А еще через день я его встретила живым и невредимым на улице, на свободе. Он увидел меня, но не подошел и не заговорил. И после этого навсегда исчез из моей жизни.

Пить я бросила, когда забеременела, после первого причастия. После месяца продолжительных часовых исповедей. И после исчезновения отца. У него всегда были проблемы с легкими, а тут еще этот дым коромыслом. Он просто задохнулся. Не знаю, как и почему. Я обнаружила его лежащим на кухне, и знаете, что я сделала?

— Что?

— Я вытащила у него деньги из карманов и пошла в паб. Я знала, что мама должна прийти с минуты на минуту и обнаружит его. А сама вернулась поздно вечером и разыграла сцену удивления тому, что отца нашли почти голым на кухне, всего в какой-то непонятной жиже. Я не знаю, зачем я это сделала. Мне очень стыдно. Папа, если ты меня сейчас слышишь — прости меня. Ему я обязана всем. Он научил меня быть честным, справедливым человеком, всегда держать свое слово, не опаздывать, отдавать долги, не падать на хвост — пить и играть на свои и только на свои, либо на папины... Но не научил держать свое дерьмо в себе, вот это жаль. Он воспитал меня. В сущности, ведь это самое главное. Ведь все воспитание должно сводиться к этому личному примеру, и все оно полностью ложится на плечи наших мужчин. Это они должны объяснить своим детям цель и предназначение всех вещей на земле. Но кто из нынешних мужей может похвастаться таким воспитанием? Ведь они сами росли без отцов. Мы обречены. Такая серая бездушная масса потребителей, детей потребителей и потребителей потребителей. И мы все тоже потребители. Я потребитель и вы, отец Андрей, тоже, еще какой потребитель. Какой у вас двигатель в автомобиле? Меня всегда это удивляло.

— Да, я тоже потребитель. Все верно. Но скажи мне, разве плохо? Разве плохо ставить цели и достигать их? Или нужно пить пиво на диване и смотреть телевизор? Рассуждать о бренности бытия? Не лучше ли все это время зарабатывать деньги, стремиться к своим целям?

— Можно и о бренности бытия порассуждать, и остаться человеком. Это что вообще за цель такая — заработать деньги? Нет, сделать великое дело или великим свой народ, там, детей воспитать, на худой конец. А деньги — это что за цель?

— Мелковата, согласен. Так что, лежать на диване все-таки?

— Да. Лежать в густоватой жиже, пока родные дети карманы не обчистят. Лежать! Настойчиво лежать. Систематически и перманентно. Хоть дышать в Москве будет легче. Всем! Лежать и дышать! Прокрастинировать! Не останавливаться! Это лучше, чем вышибать прозрачные двери в метро, за которыми ничего нет, и каждый раз обламываться. Мы станем счастливее, если все эти потребители просто лягут на диван! И не будет недовольных гостей в ресторане, посетителей на выставках и в кинотеатрах, покупателей в магазине, читателей прессы, потому что они все будут в безопасном для нас, а главное, для себя месте — на своем диване! А на улице будут только счастливые люди с хорошим настроением, которые выйдут, чтобы подарить его окружающим и спасти тебя, а заодно и себя. Нам всем! всем! желательно бы умереть, чтобы заново родиться.

— Но не всем это удастся. И «Если кто не родится свыше, не может увидеть царствия Божия». В сущности, это так и лежит на поверхности, но куда важнее все правильно истолковать.

— Умереть, чтобы родиться. Согрешить, чтобы покаяться, и уйти, чтобы вернуться.

— Закопаться, чтобы начать раскапываться. Тебе как раз пора.

Отец уходит, уходит, уходит.