НАД АМЕРИКОЙ ЧКАЛОВ ЛЕТИТ

Сливкин Евгений Александрович родился в 1955 году в Ленинграде, окончил втуз при Ленинградском металлическом заводе и Литературный институт им. Горького в Москве (заочно). В 1993 году переехал в США. Поступил в славистскую аспирантуру Иллинойсского университета, защитил диссертацию (PhD) по русской литературе. Автор пяти стихотворных книг и ряда исследовательских статей о русской литературе XIX и XX веков. Живет в городе Денвер (штат Колорадо), преподает на кафедре иностранных языков и литератур Денверского университета.

Евгений Сливкин

*

НАД АМЕРИКОЙ ЧКАЛОВ ЛЕТИТ

     Сильверадо

А. Пурину

На фоне гор, взьерошив лошадь,

скакал абрек-головорез —

кого-то пулей огорошить;

скакал, скакал и вдруг исчез.

Картинка вылезла за скобки,

раскрыв их, как дырявый зонт,

и с достопамятной коробки

перенеслась на горизонт.

Нависла темная громада,

но путь по кромке голубой

в недостижимый Сильверадо

держал непуганный ковбой.

Правдоподобное виденье,

хоть промокало от дождя,

но не нуждалось в утвержденье

ни демиурга, ни вождя.

Оно вершинами вставало,

текло субтитрами реки,

как на экране кинозала —

опять же рамке вопреки!

И чтоб казался беззаконным

спагетти-вестерна канон,

спешила пуля вслед за конным,

кляня извилистый каньон.

Я был затянут тем простором,

и не припомню до сих пор,

чем у «Казбека» с «Беломором»

на кухне завершился спор.

     Поединок

Чередой несчитанных недель —

месяцами жизни в год из года —

длится эта тихая дуэль,

будто у нее и нет исхода!..

Над стаканом дышит имярек,

тикает запястье имярека:

время убивает человек,

время убивает человека.

* *

*

Над Америкой Чкалов летит.

Помнишь, звоном кремлевских бокалов

раздавалось заветное — Чкалов! —

и выплескивалось в петит!

Ордена прямо с неба срывал,

на петлицы наркома не падок,

и взлетал, загребая штурвал,

в годы самых посадок.

Точно с фантиком в парадиз,

в красных галстуках от «Москвошвея»,

наши папы затем родились,

чтобы склеить воздушного змея!..

Как посверкивала финифть

на комбриговской плотной тужурке,

выходила Камчатка ловить

тень крыла и окурки!

Черных почв перегной,

льды дрейфующих станций —

распрощались мы с этой страной,

только с Чкаловым нам не растаться.

Пусть он призрачный тянет полет,

как мочало, на Запад,

а когда укачает — блюет,

перевесившись за борт.

     Богадельня

Воздух сер и за день провонял

всем, что отпускается по смете;

комнаты обходит персонал,

словно коллективный ангел смерти.

Лежа на болезненном одре,

тянешься руками, как сквозь вату:

к неединокровной медсестре,

к неединокровному медбрату...

Кровное родство во сне зови

без укора через расстоянье,

чтобы от беспомощной любви

исходило слабое сиянье

и твоей каморки пустоту

освещало призрачно и скупо —

в нем и переступишь за черту,

жирную от пролитого супа.

* *

*

Я заперт на обе ключицы,

во мне на бессрочный момент

стоит тишина, как в больнице,

в которой я сам пациент.

Меж собственных ребер зажатый,

лежу, от сознанья мыча;

не выселить ум из палаты,

ни в жисть не дождаться врача!

Всего, что снаружи, условность —

отчетливей день ото дня,

и ходит на цыпочках совесть,

чтоб не беспокоить меня.

     Колыбельная

 

Вверх под купол к обернутым фольгой планетам

бутафорские крылья уносят в полет:

негритенку, что станет советским поэтом,

колыбельную в цирке Михоэлс поет.

И великой страны белозубый подкидыш

улыбается линзе Френеля в лучи,

и безумного Лира шекспировский идиш

так певуче, так ласково-нежно звучит.

 

Звезды цирка, дождем золотым осыпайтесь,

из восторженных рук вырывайте цветы;

спите, зрители, спите и не просыпайтесь —

оставайтесь в стахановской шахте мечты...

     Кукла

Так вот он, не стоящий детской

слезинки растерянный рай,

где куклу на берег турецкий

швыряет прибой — забирай!

Волна за волной кверху днищем

утопший ворочает шлюп;

везение к выплывшим нищим

шагнет через крохотный труп.

Ведь не было квот для изгоев

(две твари — один человек),

когда их сажали на Ноев,

готовый к отбытью Ковчег!

И толпы людского потопа,

нахлынув, не двинутся вспять;

и поднятой куклой Европа

пойдет в милосердье играть.

     Ром-баба

Из жизни, как сказано, сайки

изюмное взяв мумиё,

намеком на небо Ямайки

звучало нам имя ее.

И кто из нас в теплой котельной

в невялотекущий момент

не лапал от рома отдельно

ром-бабы второй компонент!

Сидели-галдели в подвале,

вострили осиновый кол;

и честно всю ночь поддавали —

и сами, и жару в котел!

Но некипяченая злоба

скисала в нас, как молоко:

дышала славянская сдоба

под спекшейся коркой легко.

Искромсанa сикось и накось,

черствела развалом кусков

ром-баба — бессменная закусь

для пьющих портвейн мужиков!..

На прошлое строгие грифы

наложены туго, как жгут,

пиратское золото Грифы

для будущих бонз стерегут.

И нету нам большей отрады,

чем стылый котел затопить

и сахарной шапкой помады

прогорклую горечь накрыть.