ЛЕНИНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ МИЛЛИОНОВ

*

ЛЕНИНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ МИЛЛИОНОВ

Джек А. Голдстоун. Революции. Очень краткое введение. Перевод с английского Анатолия Яковлева (второе издание). М., Издательство Института Гайдара, 2017, 194 стр.

Очень нужная и своевременная в 2017-м книга, создающая классификацию революционных движений, известных за всю историю человечества. Поскольку зачастую революции путают с другими формами протеста, причем не только политического.

Для того чтобы разобраться в тонкостях отличий и создать собственную методологию, профессор публичной политики Университета Джорджа Мейсона (издательская аннотация представляет его как одного из основоположников клиодинамики и ведущего специалиста по исторической макросоциологии и теории революций) залезает в самую глухую древность, обнаруживая, например, революции даже в Древнем Египте.

Более всего очерк истории мировых революций, галопом по всем материкам и временам, напоминает школьный учебник истории. Каждый раз беглый обзор события, навсегда изменившего конфигурацию нашей цивилизации, — это именно то, что нужно для «очень краткого введения», как автор обозначил жанр своей монографии. Любому из этих событий посвящены тысячи книг в самых разных жанрах, фильмов и выставок, в которых можно легко закопаться, однако у Голдстоуна совсем иная задача — выявить закономерности возникновения революционных движений, их периодизацию, близкие и отдаленные результаты. Поэтому история событий здесь — часть прикладная и сугубо служебная. Иллюстративная.

Тем более что даны эти обзоры с приоритетным вниманием не к участию в судьбоносных преобразованиях «широких исторических масс», как это было в пособиях нашего с вами советского детства, но с объяснением геополитических, социальных и экономических причин, вызвавших ту или иную общественную флуктуацию в Древней Греции или в Древнем Риме, в средневековых республиках Италии, не говоря уже о буржуазных революциях в Америке и в Европе XIX века или коммунистических революциях (Россия, Китай, Куба) века ХХ-го.

Ну, то есть изложены без «человеческого фактора» и, следовательно, скучно и гигиенично — таковы, видимо, порядки у этой самой клиодинамики, раскладывающей гегелевский «дух истории» на вполне конкретные и осязаемые составляющие.

Есть здесь отдельные главы, посвященные восстаниям против диктаторов (в Мексике, Никарагуа и в Иране с его исламской революцией) и «цветным революциям» на Филиппинах, в Восточной Европе, в СССР и Украине. Последняя глава исторического обзора анализирует арабские революции 2011 года — Тунис, Египет, Ливия и Сирия. Заключительное эссе книги, которую Голдстоун посвящает своей жене, посвящено будущим социальным и политическим потрясениям. Ждите.

«Какое будущее ждет революции? Как и прежде, они будут происходить там, где совпадут пять условий, приводящих к коллапсу режима: экономический или фискальный кризис; раскол и отчуждение элит от режима; коалиция групп населения, которых волнуют разные проблемы; появление убедительного нарратива сопротивления; и благоприятная для революционных преобразований международная обстановка».

Самым интересным в этой книге, впрочем, оказывается поиск определения — что же на самом деле такое революция, процесс сложный и возникающий будто совершенно внезапно как бы из ничего?

«Политологи и историки определяют понятие „революция” по-разному. Большинство считает, что революция предполагает насильственную смену власти, участие масс и преобразование институтов. Другие говорят о том, что революции случаются относительно внезапно, а третьи, что они носят насильственный характер. Некоторые настаивают на том, что революции — это проявление классовой борьбы бедных против богатых или простонародья против людей привилегированных. Однако, на самом деле все это просто разные формы, в которых происходят революции…»

И действительно — вплоть до Великой Французской революции 1848 года все революции, перечисленные Голдстоуном, начиная с ветхозаветных времен, возникали внутри уже существующего строя, не чтобы сломать его, но сделать более совершенным и справедливым. Восстание, сметающее государство и начинающее его строительство с нуля, — открытие последних столетий.

«Поэтому лучше всего определить революцию одновременно и как объективные, наблюдаемые феномены массовой мобилизации и институциональных изменений, и как движущую ими идеологию, включающую представление о социальной справедливости. Революция — это насильственное свержение власти, осуществляемое посредством массовой мобилизации (военной, гражданской или той и другой вместе взятых) во имя социальной справедливости и создания новых политических институтов».

Главное, считает автор, не путать их с другими разрушительными событиями, происходящими во время революционных преобразований и, порой, входящими в них как составные их части. Голдстоун перечисляет (и дает им краткие характеристики) крестьянские восстания, хлебные бунты, стачки, общественные и реформаторские движения, госперевороты и гражданские войны, а также примыкающие к ним мятежи, волнения, инсуррекции и партизанские войны.

Все они так или иначе похоже на революции, но таковыми, по разным причинам, не являются, так как имеют локальные причины и могут быстро сойти на нет.

«Широко распространенное и при этом ложное мнение гласит, что революции по сути представляют собой акты негодования и происходят тогда, когда люди говорят: „Нам совсем плохо, и мы больше не будем терпеть”. Однако исследования показывают, что эта точка зрения ошибочна».

Понятно же, что в реальности все сложнее и многослойнее. Чаще всего революции случаются не в самых бедных странах: «...когда начиналась Американская революция, колонисты жили гораздо лучше, чем европейские крестьяне. В самой Европе революция 1789 г. произошла в стране, крестьяне которой жили в целом лучше, чем крестьяне в России, где революции пришлось ждать еще сто с лишним лет».

Ведь даже если бедность и является тягчайшим из общественных пороков, осуществить революционные преобразования без помощи элит нищие крестьяне и рабочие не в состоянии. Тем более если им противостоят профессионально организованные вооруженные силы.

«Что превращает нищету и неравенство в движущий мотив революции? Главную роль здесь играет убеждение в том, что существующее положение вещей не является неизбежным, а возникает по вине режима. Народ поднимается против власти, только когда элиты и другие группы населения бросают режиму обвинение в несправедливости, порождаемой его некомпетентностью и коррупцией, либо фаворитизмом и предпочтением одних групп населения другим».

Революции вызывает неустойчивость общественного устройства, приходящая в движение от любой малой малости, если почва для преобразований оказывается заранее готовой.

«Правители слабеют, принимают неадекватные решения или ведут себя как бандиты, а многие представители элит больше не получают наград и поддержки и поэтому более не склонны поддерживать режим. Элиты теряют единство, они расколоты на клики, которые относятся друг к другу с подозрением и недоверием. Группы населения обнаруживают, что труд не приносит ожидаемых доходов или результатов. Иногда наблюдается нехватка земли, безработица, слишком высокая рента или падение реальных доходов, растет бандитизм. Простые люди чувствуют себя выбитыми из колеи и незащищенными. Многие элиты и группы населения считают, что правители и другие представители элит поступают несправедливо, и попадают под влияние неортодоксальных взглядов или идеологий, объясняющих им их проблемы и предлагающих изменить общество. Правители могут пойти на реформы, чтобы завоевать доверие элит или народную поддержку и привлечь дополнительные ресурсы. Но реформ обычно недостаточно, и они проводятся слишком поздно, порождая еще большую неопределенность и привлекая новых сторонников в ряды оппозиции…»

Эти обширные цитаты, приведенные для того, чтобы познакомить со стилем и интонацией Джека А. Голдстоуна «методом погружения», выглядят как актуальная публицистика, описывающая нынешнее положение дел в России как практически предреволюционное.

Голдстоун, однако, не «пламенный революционер», но исследователь, намеренно подсушивающий свои примеры и целенаправленно переводящий страсти в политологический дискурс, равноудаленный от любых общественных страстей. Тут, правда, возникает некоторая проблема с восприятием его добавочной отчужденности, свойственная именно русскоязычным читателям этого «Очень краткого введения».

Читая теоретические выкладки Голдстоуна, никак не мог отделаться от дежавю — все эти «низы не хотят, а верхи не могут» более всего напоминают постулаты научного коммунизма и марксизма-ленинизма, высеченные не только на скрижалях советской цивилизации, но и в извилинах всех школьников и студентов, чьи мозги проходили обкатку в учебных заведениях Советского Союза.

Современный американский исследователь учился по иным программам (рассказывая о восстаниях древнего мира, он, например, вообще не упоминает Спартака), однако, переводя теоретические выкладки советских толкователей священных ленинских текстов на язык нынешней политологической теории, вольно или невольно, Голдстоун идет ленинской дорогой. По крайней мере захват банка, почты и телеграфа, решивший судьбу России в октябре 1917 года, Голдстоун тоже упоминает.

Большую часть жизни мы прожили внутри последствий этого захвата и знаем, чем чревато желание насильно загнать людей в общий рай. Вот и Голдстоун, рассуждая об итогах революции, вынужден развести руками.

«Подчас оценить результаты революции довольно трудно, поскольку непонятно, когда следует проводить оценку. Являются ли главным результатом русской революции 1917 г. миллионы, погубленные сталинской коллективизацией 1930-х гг.? Или же необходимо сосредоточить внимание на поразительном факте выживания Советского Союза после нападения нацистов и на превращение СССР к началу 1960-х гг. в одну из двух мировых сверхдержав? Следует ли считать крах Советского Союза в 1989 — 1991 гг. неизбежным результатом русской революции, которая произошла семьюдесятью двумя годами ранее, или же это результат неудачных решений, принятых Горбачевым и другими советскими лидерами в 1980-х?»

Дело еще и в том, что помимо объективных причин, заставляющих людей коллективно бороться за поиски лучшей доли, меняется характер времени, внутри которого они возникают. Например, в той части света, где я пишу эти строки, линейного времени, с его почти обязательным поступательным развитием, более не существует.

Дмитрий БАВИЛЬСКИЙ

Челябинск