Лапшина Елена Евгениевна родилась в 1970 году в подмосковном Фрязине. Окончила экономический факультет МЛТИ. Пишет и публикуется с начала 2000-х годов. Автор трех стихотворных сборников. Живет в Москве.
Елена Лапшина
*
НЕ ВЫДАВАЙ
* *
*
Здесь нет чужих и равно нет своих —
какой-то общий вывих на двоих,
разрозненность рискующих над краем —
не оступись, не сгинь за окоём!..
Но мы стареем быстро, как живём.
И медленно, и скоро умираем…
Не выдавай, несведущим скажись —
какая мука — длящаяся жизнь,
сожми её, как боль, в одно мгновенье.
Какая воля к смерти нам дана…
Война во мне — предвечная война —
грядущее всего исчезновенье.
* *
*
В бессилии слова, в молчании немоты,
когда холодеет воздух до ломоты
и тянутся длинные тени со всех тенет, —
он так обнимает меня, будто смерти нет.
Но всё ж — разделённые смертною пеленой,
и я лишь на ощупь знаю, что он со мной.
И каждый из нас объятьем земным пленён,
и ночь — как стремнина, и мы в темноте плывём,
до боли ладони стиснув, разъяв умы.
И нам не спасти друг друга от этой тьмы,
где мы — в наготе, в бессилии, без прикрас,
где должен быть Кто-то Третий промежду нас…
Любить Париса
1
Потерять навсегда можно только Гектора…
Е. Исаева
С тугой осанкой кипариса, —
богов бессмертных не спросив, —
любить не Гектора — Париса
за то, что молод и красив.
Покуда дремлют колесницы
и не подрублена лоза —
за эти длинные ресницы,
за эти карие глаза.
Не жребий выпал — почему же,
среди героев и богов —
любить мальчишку, а не мужа,
любить за то, что он таков?..
И, зная, что с ним приключится,
на время краткое посметь —
любить за детские ключицы,
за эту юность, эту смерть.
2
Я роза саронская, лилия долин!
(I
am a rose of Sharon, a lily of the valleys!)
Песнь песней Соломона 2:1
День пройдет — никакого с него спроса,
никакой вины — принимай сице.
До чего ты красива, роза моя, роза.
Почему от тебя так свербит в сердце?..
Вроде всё хорошо, размеренно, без надсада.
Разве холод внутри стоит — так не боль же.
Всё-то есть, ничего больше мне не надо.
А взгляну на тебя и пойму — ничего больше…
Ни коснуться тебя нельзя, ни обнять мне.
Старость — это будто бы от мороза
умирают голуби в голубятне…
До чего ты красива, роза моя, роза.
3
…близ конечных пределов ночи…
Гесиод
Сплошное сияние! — якобы свято,
потом — угасая, — усилия тела, —
когда он слетает с высот Монсальвата,
я просто бы из-под ладони глядела —
неузнанной Ледой — на первенца стаи:
на дерзкую шею, на крылья в изломе.
Осмелиться если б, устать и истаять,
застыть в запредельной безвылазной коме.
И больше уже никогда не проснуться,
не сбыться дряхлеющей девой в сединах.
Замедлить дыхание, лбом прикоснуться
и спать меж лопаток его лебединых.
4
Потаённое, здешнее — вот оно, вот оно, вот…
Воскресенье, окно, подоконник с процветшей драценой.
Мимолетная сладость, мальчишеский нежный живот
[эта ранняя старость внутри… этот стыд драгоценный…
эта дрожь… эта жажда…] и руки ещё сплетены,
но уже в монохромную память пошла раскадровка:
как красивы запястья… и оторопь влажной спины
под моими ладонями… вот оно… принц-полукровка.
То ли стаю вспугнули — швырнули пшено голубям
[трепетание крыльев, не тщись, облекая в слова ты!..]
Утихает дыханье, ключица припала к губам,
словно краешек чаши изогнутый, солоноватый.
* *
*
Как балерина в комнате пустой —
на цыпочках, под зимним одеялом, —
ты подойди, у зеркала постой.
Пододеяльник — белое на алом…
И невозможно маленькой стопой
коснуться досок крашеного пола.
Ты поджимаешь пальцы… Бог с тобой…
Ветрянка, жар, пропущенная школа,
отметины зелёнки на белье,
и, будто в крылья тяжкие одета,
ты всё долбишь своё батман-плие,
ещё живая девочка-Одетта.
* *
*
…от мысленнаго волка звероуловлен буду.
Иоанн Златоуст
Переплетенье веточек и вен,
чащобная тревога средостенья
и зверя затаённого смятенье:
звероуловлен или сокровен?..
Он гнев и голод — волчье естество,
суть нутряного рыка: аки зверь я!..
Он щерится в просветы межреберья —
ни выпустить, ни удержать его.
И в немощи ему не присмиреть,
а в силе — темнота его кромешна…
Пускай умрёт, и волку — волчья смерть.
От одиночества, конечно.
* *
*
О чём ещё не сказано? О чём?..
Верней — молчать да поводить плечом.
С какой отвагой, с горечью какою,
не предавая Евы естество,
всё ж уходить и разрывать родство
простое, бессловесное, плотское.
И непосильно сердцу и уму —
то Бог сказал: и к мужу твоему…—
ещё неотбытое наказанье.
Как некое нежнейшее зверьё…
То Бог велел: …влечение твоё.
Желание, сближение, касанье.
О чём ещё — о смысле, о душе? —
и не о чем, и незачем уже.
Но, избежав словесного мельчанья,
иное — невмещаемое! — «Ты»
рождается из рыбьей немоты,
из глубины отчаянья, молчанья.
Я не держу… Я отхожу ко сну —
плотвица, заглотившая блесну,
царь-рыбица нездешнего улова.
Уже не сожалея ни о ком,
неведомым ведома Рыбаком
на волоске, на тонкой леске слова.