ПОЧЕМУ — РЕДИСКА?

Коровашко Алексей Валерьевич родился в 1970 году в Горьком, окончил филологический факультет ННГУ им. Н. И. Лобачевского. Доктор филологических наук. Автор книги «Заговоры и заклинания в русской литературе XIX — XX веков» (М., 2009). Живет в Нижнем Новгороде. В «Новом мире» печатается впервые.

Алексей Коровашко

*

ПОЧЕМУ — РЕДИСКА?

Всем, безусловно, памятен эпизод культовой советской кинокомедии «Джентльмены удачи» (1971), где заведующий детским садом Евгений Иванович Трошкин (Евгений Леонов) сдает «экзамен» на знание воровского жаргона старшему лейтенанту милиции Владимиру Славину (Олег Видов).

«Опасность?» — спрашивает Славин. «Шухер», — отвечает Трошкин. «Говорить неправду?» — продолжает Славин свой допрос. «Фуфло толкать», — уверенно парирует Трошкин. «Пивная?» — усиливает натиск Славин. «Тошниловка», — успешно продолжает отбиваться Трошкин. «Нехороший человек?» — переключается на нравственную тематику образцово-положительный старший лейтенант. «Редиска», — нисколько не тушуется Трошкин. «Хороший человек?» — переходит к припасенным каверзам Славин. «Забыл…» — вынужден признать свое поражение Трошкин.

Большую часть этого устного вопросника для будущих агентов под прикрытием составляют слова, давно ставшие достоянием не только криминализированных социальных групп, но и вполне законопослушных граждан. Вряд ли можно вообразить себе человека, которому понадобилось бы заглядывать в специальные справочные пособия, чтобы уяснить себе значение таких выражений, как «шухер», «фуфло» или «тошниловка». Если верить одной из «околофильмовых» легенд, Леонид Ильич Брежнев, принимая решение о выходе «Джентльменов удачи» в прокат, противопоставил возражениям сторонников лингвистического пуризма один-единственный аргумент, заметив, что жаргон, который столь сильно их возмущает, знаком в стране буквально каждому мальчишке.

Кроме того, значения слов, подбрасываемых Славиным Трошкину, выходят за пределы смысловых границ, очерчиваемых последним. Так, «шухер» — это не только опасность и возвещающий о ней сигнал, но и крик, ссора, драка, скандал; «фуфло толкать» — это не только говорить неправду, лгать, обманывать, но и халтурить; «тошниловка» — не только пивная, но и любое заведение общественного питания, от студенческого кафетерия до заводской столовой.

Особняком в этом проверочном лексиконе стоит лишь слово «редиска». Дело в том, что в сборниках воровского арго, увидевших свет до выхода «Джентльменов удачи», оно отсутствует. Нет его, например, в «Словаре воровского жаргона», напечатанном в 1964 году в Киеве в качестве «пособия для оперативных и следственных работников милиции» и воспроизведенном в виде приложения к известной монографии Валерия Чалидзе «Уголовная Россия» (1977).

Не найдем мы его и в тех лексиконах, которые появились после 1971 года, но были основаны на материалах, собранных авторами значительно раньше, как правило, в период их пребывания в лагерях ГУЛага и «наследовавших» ему местах заключения. Мы имеем в виду такие тексты, как, допустим, «Словарь некоторых блатных и жаргонных слов и выражений», включенный в книгу Дмитрия Панина «Записки Сологдина» (1973), «Справочник по ГУЛагу» Жака Росси (1987), «Словесный камуфляж: толковый словарь лагерно-воровского языка» популярного писателя-фантаста Сергея Снегова (1991), «Глоссарий» к мемуарам кинодраматурга Валерия Фрида «Записки лагерного придурка» (1996).

По нашим данным, которые, разумеется, могут быть скорректированы, слово «редиска» впервые фиксируется в составленном М. Г. Никоноровым «Сборнике жаргонных слов и выражений, употребляемых в устной и письменной форме преступным элементом» (М., 1978). Однако, в противовес утверждениям фальшивого Доцента, оно имеет там значение не «плохой человек», а «двуличный человек».

Именно с такими смысловыми параметрами оно получает прописку в большинстве словарей уголовной и арготической лексики, вышедших уже после перестройки («Толковый словарь уголовных жаргонов» А. Г. Бронникова и Ю. П. Дубягина (1991); «Словарь блатного воровского жаргона» Д. С. Балдаева (1997) и т. п.).

В значении, совпадающем с тем, что декларируется героем Евгения Леонова, слово «редиска» фигурирует в «Словаре русского арго» В. С. Елистратова (2000). Правда, его автор, построивший свое фундаментальное исследование на материалах 1980 — 1990-х годов, специально оговаривается, что приведенное им толкование, «возможно, распространилось под влиянием популярного кинофильма „Джентльмены удачи”».

Чтобы разобраться в хитросплетении всех этих семантических оттенков и нюансов, необходимо на время отодвинуть словари в сторону и обратиться к истории создания фильма.

Как известно, сценарий к нему был написан Викторией Токаревой и Георгием Данелией. Однако непосредственное участие в создании сценария принимал и будущий режиссер фильма Александр Серый, имеющий опыт пребывания в местах лишения свободы (он угодил туда за нанесение тяжких телесных повреждений человеку, к которому приревновал свою невесту). В беседе с питерским журналистом Дмитрием Савельевым, состоявшейся в 1998 году, Токарева утверждала, что фраза «На свободу — с чистой совестью» и «весь этот жаргон: „редиска — нехороший человек”, „моргалы выколю, пасть порву”» были добавлены в сценарий именно Серым, как бы гарантировавшим их аутентичность.

Такая трактовка, впрочем, была проигнорирована теми людьми, которые профессионально занимаются изучением словарного фонда криминальных субкультур. В частности, ученый-юрист Игорь Мацкевич в книге «Мифы преступного мира» (2014) заявляет: «Постановщики известного отечественного фильма „Джентльмены удачи” в целях иронии над преступным миром половину уголовного жаргона взяли из криминальной жизни, а половину просто выдумали. Например, „редиска” — это только овощ, но никак не „нехороший человек”».

Но и он, подобно В. С. Елистратову, считает нужным оговориться, что фильм Александра Серого стал не только отражением речевого быта определенной социальной группы, но и мощным фактором его формирования: «Каково же было их <режиссера и сценаристов („Джентльменов удачи” — А. К.)> удивление, когда спустя всего несколько месяцев в исправительных учреждениях многие осужденные совершенно серьезно ругались друг на друга — „редиска”» (как люди творческих профессий, проживавшие в Москве, осуществляли оперативный лингвистический мониторинг в колониях и поселениях — вопрос открытый).

Вместе с тем, до Токаревой, видимо, впоследствии дошли слухи о том, что знатоки тюремного жаргона отказываются признавать законность присутствия в нем «редиски». Именно этим обстоятельством, скорее всего, и объясняется тот факт, что в киноповести «Джентльмены удачи», опубликованной писательницей в начале 1990-х, диалог Трошкина и Славина подается в новой словесной аранжировке: «Убегать? — спрашивал Славин. — Канать, обрываться. — Правильно… Сидеть в тюрьме? — Чалиться. — Квартирная кража? — Срок лепить. Статья 145-я. — Ограбление? — Гоп-стоп. Статья 26-я. — Девушка? — Маруха, шалава, шмара. — Нехороший человек? — Падла. — Хороший человек? — Трошкин задумался, достал из кармана записную книжку. — Сейчас… — Он нашел в книжке нужное слово. — Зараза, — прочитал он и удивился: — Да, точно, зараза!»

Но в современном интернет-фольклоре распространилась версия, согласно которой Токарева не задним числом поменяла «редиску» на «падлу», а, наоборот, под давлением ханжествующих пуристов из худсовета выбросила «падлу» из первоначального варианта сценария. Это объяснение не только бесконечно тиражируется на различных сайтах и форумах, но и воспроизводится в публикациях, претендующих на научность. Например, в сборнике «Славянская культура: Истоки, традиции, взаимодействие» (М., 2011), представляющем собой сводку докладов, прозвучавших на Форуме молодых ученых Международной научно-практической конференции «XI Кирилло-Мефодиевские чтения», напечатана статья Антонины Челомбеевой «Особенности речи киногероев как средство создания образа (на материале сценариев и фильмов Георгия Данелия)». Не будем задаваться вопросом, почему «студент» Государственного института русского языка им. А. С. Пушкина, вопреки существующим грамматическим нормам, не склоняет фамилию знаменитого грузинского режиссера. Нас интересует лишь тот фрагмент означенной статьи, где утверждается, что Виктория Токарева «неоднократно признавалась в различных интервью, что это слово <редиска — А. К.> (в качестве жаргонного ) она позаимствовала у В. И. Ленина. Ленин писал в одной из записок, предназначенных для внутреннего употребления: „…А товарищу Троцкому передайте, что он — редиска: красный снаружи, белый внутри!”»

Хотя какие-либо следы реального существования только что процитированной записки нам обнаружить не удалось, а позднейшие телевизионные реплики Токаревой указывают уже на иной адресат ленинской инвективы^[1], отметим, что использование названия данного овоща в пейоративных целях и политической риторике было когда-то широко распространено. Народная молва приписывала высказывания, подобные вышеприведенному («Имярек красный снаружи, белый внутри»), не только Ленину, но и Сталину. Их адресатами, в свою очередь, были как Троцкий, так и все те, на кого под влиянием господствующей конъюнктуры наклеивали ярлык предателя, ренегата или отступника (Георгий Плеханов, Иосип Броз Тито, Мао Цзэдун).

Любопытно, что в других народных «сказаниях» клеймо «редиски» наносит на своих оппонентов тот, кто спустя какое-то время сам оказывается им отмеченным. Так, в одном из эпизодов воспоминаний Григория Исаевича Григорова (Монастырского) «Повороты судьбы и произвол», относящемся к 1927 году, рассказывается о том, как известный революционер Борис Михайлович Эльцин (1875 — 1937) следующим образом сострил в дружеской беседе: «Эти красные профессора — красные, как редиска, сверху красные, а внутри белые». Григоров тут же добавляет: «Такую шутку я слышал не впервые. Когда-то деникинский генерал Слащев (считается, что именно он, будучи, кстати, в действительности не деникинским, а врангелевским генералом, стал прототипом генерала Хлудова в пьесе М. А. Булгакова «Бег» — А. К.), ставший на сторону советской власти, сказал Троцкому, что он тоже красный, а Троцкий ответил ему, что он „красный, как редиска”».

Больше того, циркулирют апокрифические сведения, в которых «редиской» — по причине большого количества бывших белых офицеров — Троцким называется Красная армия в целом.

Показателем чрезвычайной популярности «редисочной» метафоры в раннюю советскую эпоху является статья Николая Устрялова «Редиска», увидевшая свет 22 мая 1921 года на страницах харбинской газеты «Новости жизни». Редиска «теперь, по свидетельству приезжающих, — начинает свой текст основоположник национал-большевизма и видный „сменовеховец”, — это один из самых распространенных терминов в Советской России. Им обозначается огромная категория, подавляющее большинство советских служащих и даже известная часть официальных членов правящей коммунистической партии. Он прилагается иногда и к государству в его целом. Честь изобретения его принадлежит самому Ленину, и он прочно усвоен советскими гражданами».

Затем Устрялов описывает набор признаков, обеспечивающих «редисочной» метафоре такое эффективное функционирование: «Редиска. Извне — красная, внутри — белая. Красная кожица, вывеска, резко бросающаяся в глаза, полезная своеобразной своей привлекательностью для посторонних взоров, своею способностью „импонировать”. Сердцевина, сущность — белая, и все белеющая по мере роста, созревания плода. Белеющая стихийно, органически».

Наконец, он постулирует тезис о смысловой тождественности «редисочной» метафоры, позволяющей соединить в рамках одного понятия прямо противоположные вещи, ряду других символов победившей революции. «Не то ли же самое, — вопрошает Устрялов, — красное знамя на Зимнем Дворце и звуки „Интернационала” на кремлевской башне? Разве не оправдывает жизнь этот образ, год тому назад казавшийся столь дерзким, столь парадоксальным?.. Старая буржазия умерла — рождается новая буржуазия. А подчас и старая перерождается в новую. Умерла и старая бюрократия, — но тоже фатально рождается новая. И опять-таки нередко старая, пройдя подобно фениксу „стадия пепла”, воскресает в новой. То же самое — армия. Тоже — дипломатия… Король умер — да здравствует король!..»

И хотя Устрялов совершенно, на наш взгляд, напрасно выводит возникновение «редисочной» метафоры из индивидуального ленинского словотворчества, с его рассуждениями нельзя не согласиться. Если перевести их на язык структурной антропологии, разработанный Клодом Леви-Строссом, то можно сказать, что редиска представляет собой объект-медиатор, снимающий бинарную оппозицию красного и белого, нового и старого, новаторского и консервативного. С этой точки зрения, «редисочная» метафора была не результатом чьих-то персональных усилий, а продуктом коллективного мифологического мышления, семиотизирующего актуальное для послеоктябрьской истории цветовое противопоставление (поэтому и появиться она могла только в период борьбы «красных» и «белых»).

Вполне естественно, что антитеза «красный — белый» совпадала в указанный период с оппозицией «свой — чужой». Вот как, допустим, характеризуется эта «конгруэнтность» в мемуарном романе Андрея Сергеева «Альбом для марок», получившем в 1996 году «Русского Букера». Рисуя быт и нравы Большой Екатерининской улицы в довоенной Москве, Сергеев пишет, что они подчинялись нескольким фундаментальным законам, среди которых был и такой: «Мы — простые, хорошие; прочие — не такие. Бабушка/мама верили, что все чужие — дошлые, скрытные, злыдни. Себя и своих считали порядочными, отходчивыми, простофилями. <…> Свои — русские, широкая натура…» Но «русские тоже не все свои. К примеру <…> дворяне бывшие. Как редиска — внутри белые, сверху красные. Все выслуживаются. На кого хошь раздокажут. Пакостники^[2]».

Есть все основания полагать, что «редисочная» метафора носит не локальный, а универсальный характер, актуализируясь в тех случаях, когда семантика красного и белого цветов включается в инструментарий социального размежевания и соответствующих манипуляций. Чтобы подтвердить это предположение, перенесемся больше чем на полвека назад.

В 1959 году в магаданском литературно-художественном альманахе «На Севере Дальнем» был опубликован рассказ «В пещере скалистого обрыва», автором которого значился китайский писатель Ли Юе-жун. Рассказ разбит на главки, и в одной из них, озаглавленной «Орхидея», командир роты пограничников Чжан Бо беседует с секретарем волостной парторганизации Ван Ли-ченом. Они пытаются выяснить, кто из жителей «вверенной» им деревни убивает собак, для того чтобы начинять их взрывчаткой и пускать по воде в качестве плавучих мин, призванных разрушить стратегически важный мост. В ходе разговора всплывает имя некоего Чжан Ци-шаня: «Чжан Ци-шань? — сдвинув к переносице брови, спросил командир роты. — Бывший помещик? — Совершенно верно! Во время аграрной реформы он беспрепятственно отдал свою землю. Ему выделили равный участок, как и всем крестьянам. Затем, когда в селе стал организовываться кооператив, он вступил в него одним из первых. — И хорошо трудится? — И работает, надо сказать, на совесть, старается загладить свое помещичье прошлое. — Старается? — произнес Чжан Бо в раздумье. — Неужели Чжан Ци-шань — редиска?»^[3]

После этого уподобления Чжан Ци-шаня, который действительно окажется диверсантом, овощу семейства крестоцветных переводчик рассказа счел нужным уведомить советского читателя, что «редиской в Китае называют тех, кто маскируется красным, чтобы скрыть лютую злобу на народно-демократический строй».

Таким образом, нет никаких серьезных причин считать слово «редиска» фальшивым элементом арготической лексики, изготовленным кем-то из создателей «Джентльменов удачи» с целью обхода цензурных препятствий. В значении «тайный белогвардеец, скрытый монархист, замаскировавшийся враг советской власти» оно стало функционировать еще в годы Октябрьской революции и Гражданской войны. По мере ослабления «классовой борьбы» и смягчения официальной риторики определяемые слова в перечисленных выше словосочетаниях прекращали играть ключевую роль. При употреблении «редисочной» метафоры на первый план начинало выходить не то, что кто-то является махровым «белогвардейцем», «монархистом» или «врагом», а то, что данный субъект ведет тайную, двойную жизнь, скрывает свою подлинную сущность, удачно маскирует свои пороки и проступки. На этой почве и возникло значение «двуличный, лживый, ненадежный человек», ставшее для жаргонного слова «редиска» не факультативным, а основным. Надо только подчеркнуть, что никакими эксклюзивными правами воровское сообщество на «редиску», понятное дело, не обладало: применяться это слово могло представителями любых социальных групп. Но внутри довольно размытого и неоднородного криминального сообщества, где наблюдается то же «диалектное» членение, что и в пространстве традиционной культуры, не было препятствий к тому, чтобы где-то и когда-то был сделан шаг от всего лишь «двуличного» к полностью «плохому» человеку. Свидетелем такого превращения частного в общее мог стать и Алекс
андр Серый, «переплавивший» потом свой пенитенциарный опыт в кинематографический текст.