ПЛАВАНИЕ ЗА ЗНАНИЕМ: CANTO XLVII

ЭЗРА ПАУНД

(1885 — 1972)

*

ПЛАВАНИЕ ЗА ЗНАНИЕМ: CANTO XLVII

Перевод с английского, предисловие и примечания Яна Пробштейна

Copyright © 1968 by Ezra Pound. Used by permission of New Directions Publishing Corp.

Эпос — это стихотворение, вмещающее в себя историю», — писал Эзра Паунд в «Make It New» («Сотворить заново»)^[1] и преуспел в этом. Его Cantos («Песни») вмещают историю от античности и средневековья до войны за независимость и провозглашения США. И — дальше — до современной истории, очевидцем и участником которой он был.

Паунд выдвинул идею обновления языка и образа, позаимствовав представление о вечном обновлении у основателя китайской династии Шан — Чэн Тана^[2]. Здесь уместно вспомнить, что в начале прошлого века совместно с Ричардом Олдингтоном, Х. Д. [Хильдой Дулитл], Френсисом Флинтом и другими единомышленниками Паунд основал течение имажизм. В программном манифесте имажисты делали упор на образе как таковом, очищенном от хаоса романтизма, призывали к использованию в поэзии разговорной речи и введению новых ритмов, отражающих новые настроения. Они выступали против украшательства и стремились обновить музыку стиха, основываясь на каденции, а не на метре. Имажисты отстаивали свободный стих, в котором, по мнению Паунда и его единомышленников, «личность поэта может быть выражена лучше, чем в традиционном стихе». «Разрушенье пентаметра было первым прорывом», — писал Паунд в Canto LXXXI, а в работе «The Spirit of Romance» прямо утверждал, что «поэзия — это род вдохновенной математики, выражающая равенство не абстрактных цифр… но человеческих чувств»^[3].

Начиная с самых ранних песен 1917 года (так называемых Ur-Cantos) у поэта, помимо стремления написать современный эпос, родилась потребность противопоставить миру наживы — мир творчества (подобно оппозиции «творян» — «дворянам» у Велимира Хлебникова). Паунд хотел показать идеального героя, стремящегося — сродни Одиссею — за знанием, возвести идеальный город (будь то Экбатана или Византий) и показать справедливых правителей (будь то мидийский царь Дейок, императоры древнего Китая или Юстиниан, которому посвящена Canto XCVI из раздела «Престолы»).

Паунд пришел к выводу, что в Ur-Cantos, которые были весьма одобрительно приняты читателями и впоследствии включены в книгу «Персоны» («Маски»), он не преодолел ни тяготяющего к пентаметру ритма, ни некоторой последовательности изложения. В дальнейшем, смело разрушая ее, он начал вводить метод фрагментарности, очевидно, позаимствованный у Сергея Эйзенштейна (фильм «Броненосец „Потемкин”» произвел на Паунда неизгладимое впечатление).

Повторимся и добавим, что в «Песнях» (как известно, подобное название дано главам «Илиады», «Одиссеи» и «Божественной комедии») — книге стихов, эпических по размаху и лирико-философских по форме, — Эзра Паунд попытался объять всю мировую культуру, историю и цивилизацию с древнейших времен до современности, перемежая выдержки из Гомера, древнекитайской поэзии и поэзии трубадуров.

При помощи цитат и аллюзий, приема, которым Паунд владел в совершестве и уже в поэме «Моберли» (возможно, самой совершенной своей «маске») применял с блеском, — поэт не только развивал образ или углублял мысль, но нередко, работая на контрасте, создавал иронический или сатирический эффект. Выявляя новую метафору или смысл, он прибегал и к помощи так называемого приема «надставки»^[4].

Аллюзии и цитаты у Паунда («цикады», по выражению русского поэта) — так же как у Элиота и Мандельштама — есть непрекращающийся диалог культур, форма полифонии, если воспользоваться термином Бахтина. Культура для Паунда — своего рода форма времени, материализовавшегося в культурное пространство. Он с такой же увлеченностью писал статьи о Гвидо Кавальканти, эпохе Возрождения и французских символистах, как и о творчестве своих современников — Джойсе, Элиоте, Фросте и многих других. Для Паунда поэзия великого китайского поэта VIII века Ли Бо была так же современна и важна, как и творчество Генри Джеймса.

Во многих средних Cantos, пронизанных стремлением к знанию в сочетании со стремлением к справедливому правлению (чему посвящен последний раздел «Престолы»), все эти темы достигают кульминации. Немаловажно и то, что в своем стремлении к свету и справедливости, как он их понимал, Паунд жаждет объединить восток и запад — «Великий Путь» со светом неоплатоников.

Итак, Одиссей Паунда так же, как и лирический герой стихотворения Мандельштама, отправляется «за знанием». Подчеркивая эту идею, Дж. Деккер озаглавил свою книгу о «Песнях» Эзры Паунда — «Плавание за знанием» (1963).

«47-я Песнь» Паунда проникнута отношением к бытию как к пахотному полю (как и у Мандельштама в стихотворении «Нашедший подкову»); употребление этой метафоры сближает Паунда и с Хлебниковым.

В статье «Слово и культура» Мандельштам открыто говорит о связи между творчеством, временем, историей и культурой: «Поэзия — плуг, взрывающий время так, что глубинные слои времени, его чернозем, оказываются сверху. Но бывают такие эпохи, когда человечество, не довольствуясь сегодняшним днем, тоскуя по глубинным слоям времени, как пахарь, жаждет целины времен»^[5]. Далее Мандельштам пишет о приобщении к мировой поэзии как о чтении-переводе, как об открытии заново — Пушкина, Гомера, Овидия. Очевидно, что в этой пахоте, взрывающей пласты культуры и поэзии, содержится и аллюзия на «Труды и дни» Гесиода.

Собственно, вся приводимая песнь является развернутой метафорой путешествия и труда как обретения знания, здесь также прослеживается идея своего рода оправдания истории, что замечали многие исследователи творчества Паунда.

В этой песне, а если шире — в поэзии вообще — Паунд показывает неделимость времени. Размышление Дж. Кернза (известного «путеводителя» по Cantos) о веществе времени в «Пизанских Песнях» можно, думаю, расширить и применить ко всем Cantos: «Есть несколько времен в цикле, но но мы должны отдавать себе отчет, что события, которыми определяются эти времена, не происходят в хронологической последовательности. Есть время вечности, мифа, истории, природы „естественных процессов”, личное время Паунда, начиная с воспоминаний детства в Пенсильвании до настоящего времени в „клетке для горилл” в дисциплинарной тюрьме в Пизе»^[6].

Другие исследователи Эзры Паунда говорят об эффекте симультанности, то есть одновременности, в Cantos; о том, что время в этих «Песнях» — всегда настоящее.

Для поэта, который умел чувствовать себя современником Гомера и Франсуа Вийона; перевоплощавшегося в Секста Проперция и Бертрана де Борна, — не существует временных и пространственных границ. Как он сам писал в «The Spirit of Romance»: «В Иерусалиме светает, а над Геркулесовыми столпами нависла ночь. Все прошедшие века существуют в современности… Это особенно верно в отношении литературы, где реальное время не подвластно очевидности и где многие из умерших — современники наших внуков»^[7].

XLVII

Кто даже мертвый разум cохранил! [1]

Сей звук прорезал мрак.

Вначале должен ты избрать дорогу

в ад,

В обитель дочери Цереры — Прозерпины, [2]

Сквозь вечный мрак к Тиресию сойти,

К слепцу, кто тенью стал в аду, но полон знаний,

С кем облеченный плотью не сравнится,

Тогда ты цели своего пути достиг. [3]

Пусть знанье только призрак тени,

Ты все же должен плыть за знаньем, ибо

Лесные звери знают больше твоего.

phtheggometha thasson [4] φθεγγ?μεθα θгσσου [5]

Средь вод залива плещутся огни, [6]

Их лапа моря загребает в пасть.

Нептун после отлива воду пьет.

Таммуз! Таммуз!! [7]

Огонь багровый уплывает в море.

Ты сам измерен этими вратами. [8]

Они спускают на воду огни из длинных лодок,

Вдали их лапа моря собирает.

Рычат собаки Скиллы среди скал,

Их зубы белые вгрызаются в утес, [9]

Но в море прочь плывут огни сквозь бледность ночи.

Tυ Δι?να [10]

ту диона

Και Μο?ραιτ’ “Αδονιν [11]

Кай моирай адонин

Окрасил море Адонис своею кровью. [12]

Мерцают огоньки в лампадках.

Пшеница проросла у алтаря,

расцвел цветок из быстрых всходов. [13]

Две пяди лишь, две пяди женщине нужны —

Ей больше не в подъем. Неважно остальное.

Лишь к этому она стремится, устремленья

Ее ты к этому направил, круговращенье вечное стремлений

В совином уханье ночном иль в соках трав

На миг не затихает, ничем не прерываясь никогда, —

Порхает над холмами мотылек,

На меч несется в ослепленье бык, naturans [14]

Зовут тебя в пещеру, Одиссей,

Тебя здесь Моли удержал, [15]

Дав с одного тебе подняться ложа,

чтобы к другому ты вернулся, но

Звезд Моли не берет в расчет,

Ведь для него они лишь сонм блуждающих пустот.

Пахать начни,

Когда Плеяды опочить сойдут, [16]

Пахать начни,

Они пребудут сорок дней под толщей моря,

Вдоль берега поля вспаши,

Затем в долинах, что сбегают к морю.

Когда взовьются в небо журавли,

О пахоте подумай.

Измерен этими вратами ты

От врат одних и до других — твой день,

И два быка готовы к вспашке под ярмом

Иль шесть на том холме.

Груз громоздится белый под маслиной — пора с горы тащить в долину камень,

Мулов немилосердно гонят вниз.

И так свершилось вовремя сие. [17]

Стекают звездочки с масличной ветви вниз,

Раздвоенная тень ложится на террасу,

Она чернее ласточки парящей,

которой до тебя нет дела,

На черепице след крыла чернеет,

Но вскрикнет лишь — и след ее простыл.

Для Теллус так же легок ты [18]

И борозда твоя неглубока,

И сам ты невесомей тени,

Однако гору ты прогрыз насквозь, и зубы

Твои острее, чем у белозубой Скиллы.

Нашел нежнее ли гнездо, чем cunnus, [19]

Иль глубже ты обрел покой?

Ты глубоко ль плоды свои сажал, а смерть твоя

Дала быстрей ли всходы в этот год?

Ты глубже ль вгрызся в недра гор?

В пещеру свет проник. О! Ио! Ио! [20]

В пещере свет разлился —

Великолепье средь великолепья!

Я полз, вгрызаясь в недра этих гор,

Чтоб проросла трава из плоти,

Чтоб слышать разговор корней,

Свеж воздух меж моей листвы,

Дрожат раздвоенные ветви на ветру.

Для ветви легок ли Зефир, Апелиота [21]

Легка ли для миндальной ветви?

Сквозь эту дверь проник я внутрь горы.

Падет,

Падет Адонис. [22]

Затем созреет плод. С отливом уплывают огоньки,

Сгребает лапа моря их вдали,

Для каждого цветка четыре флага,

Вдаль отгребает лапа моря огоньки.

О пахоте своей помысли,

Когда семь звезд сойдут, чтоб опочить,

Они на отдыхе пребудут сорок дней под толщей моря

И в тех долинах, что сбегают к морю.

Και Μο?ραιτ’ “Αδονιν

Кай моирай адонин

Когда заполыхает ветка миндаля, [23]

Когда возложат на алтарь первины всходов,

Tυ Δι?να, Και Μο?ραι

ту диона, кай моирай

Και Μο?ραιτ’ “Αδονιν

Кай моирай адонин

Кто дар имеет исцелять

И кто зверями дикими повелевает. [24]

Комментарии и примечания^[8]

[1] Кто даже мертвый разум сохранил! — Тиресий, слепой прорицатель, о котором Гомер говорит в своей «Одиссее»: «Разум ему сохранен Персефоной и мертвому; в аде / Он лишь с умом…» (пер. В. Жуковского).

[2] Церера — латинское имя Деметры, богини плодородия.

[3] Вначале должен ты <…> пути достиг. — Вольный пересказ фрагмента из Х Песни «Одиссеи» Гомера, ст. 488 — 495. Цирцея соглашается отпустить Одиссея из своего плена, но сообщает ему, что, прежде чем попадет домой, он должен спуститься в подземное царство и вопросить душу Тиресия. Таким образом, Паунд возвращается к теме, начатой им еще в Canto I, к теме «путешествия за знанием».

[4] phtheggometha thasson — латинская транслитерация следующей строки.

[5] fφθεγγ?μεθα θгσσου — «голос скорей подадим» (греч.). Увидев впервые Цирцею и восхитившись ее красотой, спутники Одиссея стали в голос звать ее («Одиссея», Х, 227). Превратив их в свиней, Цирцея намеревалась сделать то же и с Одиссеем, однако ее чары не подействовали на «обладавшего знанием» героя.

[6] Средь вод залива плещутся огни… — во время проведения июльского фестиваля «Монталлегре Мадонна» Паунд наблюдал женщин городка Рапалло, зажигавших ритуальные огни на воде Генуэзского залива. Он связывал церемонию с ранними растительными культами в честь Адониса, воскресающего и умирающего бога.

[7] Таммуз — Таммуз, божество плодородия у ряда народов Передней Азии. Таммуз проводит под землей полгода, в связи с чем зачастую отождествлялся с Адонисом.

[8] Ты сам измерен этими вратами. — Вратами в подземное царство.

[9] Рычат собаки Скиллы <...> вгрызаются в утес… — Скилла — морское чудовище в греческой мифологии, голос которого был подобен «визгу щенка молодого», а в пасти каждой из его шести голов находилось по три ряда острых клыков (см. «Одиссея», XII, 80 — 100).

[10] Tυ Δι?να — здесь и далее, включая транслитерации: «Ты Диона» (греч.). Диона-Афродита — богиня любви и красоты у древних греков, также представлялась как богиня плодородия, вечной весны и жизни.

[11] Και μοιραι` Αδονιν — здесь и далее, включая транслитерации: «и мойры Адониса» (греч.). Источником для Паунда тут послужило стихотворение «Плач об Адонисе» греческого поэта II в. до н.э. Биона, в котором даже Мойры, властительницы судьбы, оплакивают умершего Адониса и хотели бы его вернуть.

[12] Окрасил море Адонис своею кровью. — Жители восточного Средиземноморья связывали красный цвет талой воды, сходящей с гор каждой весной и впадающей в море, с кровью Адониса. Другое объяснение этому явлению — красный цвет почвы этого региона.

[13] Пшеница проросла <…> расцвел цветок… — отсыл к «садикам Адониса». Поздней весной и ранней осенью женщины выставляли небольшие горшочки с засыпанными землей семенами пшеницы, латука, фенхеля, ячменя. Под лучами солнца они быстро прорастали и так же быстро увядали. Уже к восьмому дню их выносили из святилища, восхваляя Адониса.

[14] naturans (лат.) — «послушный своей природе, повинующийся ей».

[15] Моли — волшебная трава, которую Одиссей получил от Гермеса, чтобы с ее помощью нейтрализовать яд Цирцеи. См. «Одиссея», Х, 275 — 325:

С сими словами растенье мне подал божественный Эрмий,

Вырвав его из земли и природу его объяснив мне:

Моли его называют бессмертные; людям опасно

С корнем его вырывать из земли, но богам все возможно.

(Пер. В. Жуковского)

[16] Плеяды — в греческой мифологии семь превращенных в созвездие дочерей титана Атланта и океаниды Плейоны.

[17] Пахать начни <…> И так свершилось вовремя сие. — В этом отрывке Паунд помещает вольный пересказ из «Трудов и дней» Гесиода. В русском переводе текст звучит так:

Лишь на востоке начнут всходить Атлантиды-Плеяды,

Жать поспешай; а начнут заходить — за посев принимайся.

На сорок дней и ночей совершенно скрываются с неба

Звезды-Плеяды…

…Быков же

Девятилетних себе покупай ты, вполне возмужалых…

…Строго следи, чтобы вовремя крик журавлиный услышать,

Из облаков с поднебесных высот ежегодно звучащий;

Знак он для сева дает…

(Пер. В. Вересаева)

[18] Теллус — богиня земли в римской мифологии. Ей вместе с Церерой посвящался праздник во имя защиты зимних посевов. Также богиня подземного мира.

[19] сunnus (лат.) — женский половой орган.

[20] Ио — греческое восклицание, выражающее радость, восторг.

[21] Зефир — западный ветер, Апелиота — восточный ветер.

[22] В греческой мифологии культ Адониса (божества финикийско-сирийского происхождения с ярко выраженными растительными функциями) связан с периодическим умиранием и возрождением природы. После смерти он должен был проводить полгода в подземном царстве Персефоны и возвращаться с весной на землю к своей возлюбленной Афродите-Дионе, чтобы проводить с ней другие полгода. В Cantos в изобилии Паундом показаны различные божества плодородия. По замыслу автора, все они представляют созидающую силу природы, которая противостоит разрушительной силе ростовщичества.

[23] Когда заполыхает ветка миндаля... — т. е. когда возродится Адонис.

[24] …и кто зверями дикими повелевает. — Властью над дикими зверями были наделены Дионис, Адонис, Таммуз.

Пробштейн Ян Эмильевич родился в 1953 году в Минске. Поэт, переводчик, литературовед, издатель. Кандидат филологических наук, доктор литературоведения (Ph. D.), автор восьми поэтических книг. В переводах Я. Пробштейна выпущены стихотворные сборники Эзры Паунда и Т. С. Элиота. Участник многих переводных антологий и проектов. Выпустил исследование «Одухотворенная земля. Книга о русской поэзии» (М., 2014). Живет в США.