КНИЖНАЯ ПОЛКА ОКСАНЫ ТРУТНЕВОЙ

КНИЖНАЯ ПОЛКА ОКСАНЫ ТРУТНЕВОЙ

В этом номере книги представляет поэт, прозаик, литературный критик из Казахстана.

Книги современных казахстанских авторов выходят не слишком часто. И вместо того чтобы пытаться наскрести нужное количество новинок для этой «книжной полки», я сделала обзор наиболее, на мой взгляд, знаковых для литературы Казахстана книг, изданных за последние пятнадцать лет. Хочу обратить внимание на то, что четыре книги из моего списка выпущены издательством фонда «Мусагет». В этом нет ничего удивительного. На протяжении долгого времени «Мусагет» был единственным независимым казахстанским издательством, поддерживающим современную литературу. Издаться в «мусагетовской» серии мечтали многие наши молодые писатели. Этого издательства уже нет, а книги быстро стали раритетами и сохранились, пожалуй, только в частных коллекциях и библиотеках.

Ольга Марк. Зима и Лето. Сборник рассказов. Алматы, «Мусагет», 2011, 112 стр.

Судьбу литературы новой волны в Казахстане, сформировавшейся в конце девяностых годов прошлого века, нельзя представить без рассказов и повестей Ольги Марк (Ольга Маркова, 1963 — 2008) — талантливого прозаика, литературоведа, президента литературного фонда «Мусагет» и воспитателя, без преувеличения, целого поколения молодых казахстанских авторов.

Ее книга, изданная уже посмертно, — это сборник правдивых и потому иногда пугающих своей реалистичностью историй. Тон книге задает небольшой рассказ «Зажигалка». Контраст двух планов бытия в рассказе вполне очевиден: здесь противопоставлена жизнь городских жителей с ее сытой размеренностью и предметно укорененным бытом эфемерному существованию детей-сирот, беглецов из приютов, прячущихся по подвалам, чердакам и необжитым новостройкам. Верховодит сиротами Верочка — хрупкая, но отчаянная девочка, привыкшая воровать, шантажировать, в общем, выживать в этом мире всеми возможными способами. И такая жизнь — пусть опасная, пусть голодная — куда интересней детдомовской рутины, потому что в ней есть возможность проявить себя, а не существовать смиренно. Чувствуют в Верочке эту силу, этот огонь и детдомовцы. Именно поэтому считают ее своим лидером, вожаком стаи.

Верочка — не единственная «зажигалка» в книге. Каждый из героев «горит» по-своему, но всегда одиноко, изолированно. Персонажей рассказов Ольги Марковой вообще отличает особенное одиночество — и не поймешь, то ли изгнанники они, а то ли избранники. Можно вспомнить Марусю из рассказа «Дорогой М.», невольно ставшую объектом мечтаний, Свиридова из «Оценки недвижимости», таинственным образом запертого в пустом доме, или недалекого Рашида — героя рассказа «Юродивый», выбитого волею случая из своего спокойного, правильного мира. Все они медленно и одиноко горят, но кто-то только разгорается, а кто-то уже угасает.

Еще при жизни Ольги Марковой я не раз удивлялась тому, как она, будучи инвалидом, запертая, по сути, в своей квартире, умеет с удивительной точностью и глубоким пониманием человеческой природы вырисовывать портреты самых разных людей — бродяг, бизнесменов, многодетных матерей и преступников. Читая ее книги, невольно оживляешь персонажей. И уже любишь и ненавидишь, оправдываешь и осуждаешь, сочувствуешь и отстраняешься, но не можешь остаться равнодушным. Пристально вглядываясь в окружающий мир, раскладывая его на мельчайшие детали, автор неуклонно следует психологической истине и обнажает внутренние связи там, где мы, к сожалению, разучились их видеть.

Илья Одегов. Любая любовь. Повести и рассказы. М., «СЭИП», 2013, 248 стр.

Книга лауреата «Русской премии» (2013) Ильи Одегова «Любая любовь» состоит из трех произведений. Это цикл рассказов «Чужая жизнь», повесть в рассказах «Побеги» и, собственно, «Любая любовь», обозначенная автором как «концерт в семи частях».

Вместо постмодернистских приемов и экспериментов, которыми изобиловали первые книги Одегова, в «Чужой жизни» и «Побегах» перед нами возникает выжатый до предела текст. Короткими штрихами автор рисует только контуры, предоставляя читателю самому достраивать, домысливать мир, в котором существуют герои. Именно об этом в аннотации говорит и Александр Эбаноидзе: «Воспроизводимые Одеговым ситуации разыгрываются в некоем как бы специально расчищенном пространстве; бывают такие театральные постановки на голой сцене. Эта условность сродни той, в которой живет Маленький принц Экзюпери — на пустой планете, рядом с цветком... При этом каким-то способом Одегов дает почувствовать, что пространство его повествования азиатски-жаркое, освещенное беспощадно ярким солнцем; кажется, что, читая эту прозу, невольно щуришь глаза».

Персонажи Одегова часто ведут себя жестоко, но мне, читателю, в этой жестокости всегда видится своя особенная логика. Так, например, девочка Хания, превратно истолковав слова старого Фазыла о том, что Бог наказывает обидчиков руками обиженных людей, устраивает ловушку для любовника своей матери, спрятав змею под пустой корзиной. Присущ рассказам и восточный мистицизм, не всегда видимый, вплетенный в повествование так, что и не ясно, в какой момент лопаются границы реальности. Однако наряду с азиатским компонентом в прозе Ильи Одегова много европейского. Открытость, мультикультурность, толерантность в лучшем смысле внимания и любознательности к инакому. Различные культуры и менталитеты то и дело сталкиваются в прозе Одегова. Так, в рассказе «The Ultimate Jump» японская девушка Юнко изучает португальский язык, мечтая однажды поговорить на нем. Но, когда возможность предоставляется, она смущается и не может вымолвить ни слова. И тем не менее она счастлива, счастлива от того, что возможность была. Все истинно прекрасное в восточном представлении мимолетно.

В третьем произведении книги, в концерте «Любая любовь», Илья Одегов в какой-то степени возвращается к литературному эксперименту, демонстрирует умение владеть словом. Все части «Любой любви» написаны в своем ритме, в своем музыкальном жанре. Здесь и вальс, определяемый троекратными повторениями слов, действий, событий, и джаз, позволяющий героям солировать по очереди, и фолк, блюз, даже шансон. Эти отдельные, казалось бы, рассказы переплетаются сюжетами, героями, деталями в единый концерт, где каждый новый фрагмент звучит в унисон с состоянием души героя. И, кстати, некоторые персонажи из «Любой любви» переселяются уже в следующую, вышедшую в московском издательстве «Текст» книгу автора «Тимур и его лето», появляясь там на второстепенных ролях.

Одегова называют «настоящим наследником кочевой культуры: внимательным до мудрости, честным до жестокости, метафоричным до мистицизма». В его произведениях действительно много историй о путешествиях, как физических, так и духовных. Мне кажется, что и герои Одегова — такие же кочевники, желающие пробраться как можно глубже в этот мир и в свое сердце, но не ведающие, что же можно там отыскать. И порой из этих потревоженных глубин всплывает нечто, толкающее их на совершение несвойственных им поступков, будь то подвиги или преступления.

Короткие рассказы и повести Ильи Одегова читаются хоть и легко, но за ясностью и даже аскетичностью формы скрываются многослойность и философичность, свойственные притчам и мифам.

Айгерим Тажи. БОГ-О-СЛОВ. Стихотворения. Алматы, «Мусагет», 2004, 100 стр.

Айгерим Тажи знакома читателю благодаря публикациям в российских толстых литературных журналах и победам в конкурсах (Тажи — финалист премии «Дебют» и лауреат конкурса «Ступени»). Для своей «Книжной полки» я взяла первую книгу автора, сборник стихотворений «БОГ-О-СЛОВ». Вышедшая в издательстве фонда «Мусагет», она стала, пожалуй, одной из наиболее цитируемых казахстанских книг того времени. Даже сейчас, спустя десять лет после издания книги, я продолжаю открывать в ней новые смыслы.

«БОГ-О-СЛОВ» — это книга постижения слов и образов. Только, в отличие от постмодернистской поэзии, здесь язык выступает не инструментом, а пространством, в которое автор погружается, обнажая в образе суть и пытаясь вернуть слову бесконечность значений.

Чем внимательнее Айгерим Тажи разглядывает мир, тем больше он преображается. Яблоко становится «средоточием червоточин», по небу плывут «водо-родные тучи», «слоноподобное солнце» тянется хоботом к темечку, «люди севера / плачут снегом / пахнут инеем», «входит без стука / ветер заплаканный / в парус мой тусклый, / смятый», «планета пластинкой на тело надета», а «поры твоей / непокожести / ни на кого / прорастают пушистыми всходами цвета пшеницы». В этом мире много света, но всегда есть и оборотная темная сторона, второе дно. В стихотворении «Автопортрет» Айгерим Тажи тонкими линиями рисует непринужденный, доверчивый, почти детский образ: «краски бутонами / майского ландыша / пара штрихов / на меня посмотри / жилки зеленые / кожа прозрачная / шесть лепестков / гусеница внутри». Радость бытия, счастье ощущения своего тела вдруг оборачивается ужасом, мороком, «гусеницей» — а по сути, будущей смертью. Улыбаясь, автор смотрит на нас, но от этой улыбки холодок пробегает по коже.

И, конечно же, в этом мире существует Бог. Он возникает в явлениях и вещах, преобразует слова, претерпевает реинкарнации, переосмысляется. Среди ликов Бога из книги — актобог (то ли вопрос, то ли божья ипостась, возникшая из родного города автора Актобе), коробог, Бо-жок (в казахском языке «жок» означает «нет»), предатель Бог, Бог-рыбак, Бог-старик, Бог-шаман, пернатый Бог, да и титульный Бог-о-слов продолжает ряд божественных аватаров.

По мнению Галины Климовой, «поэтический голос Айгерим Тажи <…> не принимающий условности времен и границ, он — в истоке своем — библейский»^[1]. Критик Виктор Бадиков писал, что «такое непривычное расподобление мистического слова-символа наводит на мысль о сознательном его обмирщении». Но ведь, растворяя Бога в языке, Айгерим Тажи таким образом язык обожествляет. Бог в этих стихах не принадлежит ни к одной конфессии, это бог слов. Единый бог, ответственный за все слова, за все языки. Не эта ли идея зашифрована и в названии книги, где между «Богом» и «словом» стоит «О» — круг, символ единства, символ бесконечности.

Находясь на условной границе между Европой и Азией, между русским и казахским языками, автор будто бы уводит нас в мир, где границ нет, где языки и ментальности слиты, и слово становится в этот мир проводником. Именно поэтому возникают в книге «Бо-жок» и «друид-дервиш». Или «а-манна-т» — замечательный пример характерного для поэта Тажи вхождения слова в слово, образа в образ, где «манна» — спасительный дар и пища, ниспосланная людям с неба, а «аманат» — казахское слово, со значением «залог, заклад, поручение».

Может быть, как раз благодаря этому умению раздвигать границы поэта Айгерим Тажи сейчас читают за пределами Казахстана. Ее стихи переведены как на западные языки (английский, французский, нидерландский), так и на восточные (азербайджанский, узбекский). Мне кажется, что в какой-то степени это и есть воплощенная в жизнь идея книги «БОГ-О-СЛОВ» об универсальности языка и смысловой бесконечности слова.

Михаил Земсков. Перигей. Роман и повести. М., «Вагриус», «Бослен», 2008, 325 стр.

У писателя Михаила Земскова в багаже уже четыре изданных книги. Две из них выпущены в Казахстане, две — в России. Книгу «Перигей» для этой «Книжной полки» я выбрала не случайно. Во-первых, она включает в себя первый роман Земскова (до этого автор работал преимущественно с малой прозой). Во-вторых, в эту книгу вошел цикл повестей «Алма-Атинские истории», который, на мой взгляд, является в творческой биографии Земскова ключевым. Именно с этим циклом в 2005 году Михаил Земсков вошел в тройку лауреатов «Русской премии».

Роман «Перигей», представляющий утопическую картину России, которая отгорожена от мира «железным занавесом» и в которой герой, вернувшись из Америки, выползает «из канавы где-то под Тулой», — это гипертрофированная попытка изобразить реалии наших дней, где кривляние возводится в статус культуры, где человек — бездумное, стадное существо с одной задачей — потреблять. Герой ищет себе место в этом безумном мире, в «стране хихикающих дегенератов», пытаясь справиться со своим неверием и отсутствием любви, а читатель невольно сопереживает герою и задумывается о жизни, в которой каждое событие превращается в шоу.

Повести, вошедшие в книгу, более лиричны. «Микророман в письмах», «О любви к Чайковскому», «Десять нот веселого блюза» — все они о молодых людях с особенным взглядом на окружающую их действительность. Действительность эта, впрочем, часто враждебна, наполнена бандитами, сектантами и даже инопланетянами (а иначе почему у них голубая форма и звездочки на погонах?). Может быть, поэтому герои Михаила Земскова склоны к рефлексии, через которую пытаются осмыслить реальный мир, примириться с ним.

Персонажи произведений Земскова всегда узнаваемы и осязаемы. Их судьбы неоднозначны, характеры противоречивы. Они слабы и одновременно бесстрашны, трепетны и безрассудны, интеллектуальны и упрямы. Но каждому из них присуще одно — непреодолимое стремление найти что-то большее, что-то невыразимо существенное.

В романе «Перигей» герой признается: «Я потерял эту любовь — теперь даже не знаю, когда — в юности, в молодости, в тюрьме… Потерял, оставшись в той точке перигея — вечно стремясь домой, к Земле, и не имея ни единого шанса вернуться». Поиск любви, поиск себя, поиск родины — вот, что волнует автора. И роман-фантасмагория «Перигей», и повести из сборника «Алма-Атинские истории» — это истории перманентного поиска.

Ербол Жумагулов. Ерболдинская осень. Стихотворения. М., «Вагриус», «Воймега», 2007, 112 стр.

«Ербол в России больше, чем поэт» — с этим девизом Ербол Жумагулов вошел в российский литературный мир еще в середине «нулевых», стал автором стихотворных публикаций в толстых литературных журналах России. И, несмотря на то что в последние годы о Жумагулове-поэте слышно мало, его стихи по-прежнему многие помнят.

Так получилось, что книга Ербола Жумагулова «Ерболдинская осень» издавалась дважды. Первый раз при поддержке Министерства культуры и информации Казахстана в 2006 году. Автор получил тогда только положенные 100 экземпляров, остальные книги из двухтысячного тиража так и не дошли до читателя. Это и явилось причиной второго издания, но уже в Москве, в «Воймеге».

«Ерболдинская осень» — это буйство красок, рифм, тем, чувств, образов. В этом весь Жумагулов, его манера письма необузданная и в то же время легкая. Иногда, впрочем, напористость стихов Жумагулова граничит с нахальством, вызывающей откровенностью: «Когда во мне наступает осень, / и прошлое, нахмурив свои трагические брови, / ходит за мной по пятам, я обычно сижу в сортире, / листая Томаса Манна, Редьярда Киплинга или / Мукагали Макатаева. В такие дни / внутри меня начинается листопад, / и нет такого дворника, который сумел бы / вымести из меня весь этот / желто-коричневый перегной».

В поэзии Ербол Жумагулов — спорщик. Его критический нигилизм повсеместен. Открещивание от условностей и принятие лишь собственного внутреннего зова — краеугольный камень его творчества.

Но в любви он все же лирик, спокойный и томный. Расстояние и время делают его таким. Любовь далеко, «она» далеко. И уже беззащитен и жалок герой: «Я простыл. Ты — в Германии. Снова не до письма: / стыдно ровно настолько, насколько неровен снег. / Эпидемия гриппа. Безденежье. И зима, / подмененная тем, чем за дверью продолжен век…»

Вот что пишет в предисловии к книге Евгений Ермолин: «У Мандельштама и у Бродского он впервые взял темы, которые и поныне являются точкой поискового смысла для каждого человека в России, думающего выше постели, карьеры и зарплаты. Кризис культуры и гибель великих гармонических нарративов под сапогом жестоковыйной эпохи, отщепенство в толпе и одиночество в вечности, жажда быть и рецепты умирания, трудная любовь и глухая тоска существования… И еще — беззащитность зова, обращенного к живым небесам, печать сиротства на лбу и даже паршивая участь приблудного мигранта ближнего зарубежья».

В поэзии Жумагулова отчетливо заметно влияние не только Бродского и Мандельштама, но и Цветкова, Лосева, Кенжеева. Однако автор не слепо копирует приемы, а пытается развить их, насытить собственными образами. И все же главная сила стихов Жумагулова — в их молодой энергии. Интересно будет увидеть, во что трансформируется эта энергия у повзрослевшего поэта Жумагулова^[2].

Юрий Серебрянский. Destination. Дорожная пастораль. Повесть. Алматы, «СаГа», 2011, 104 стр.

У каждого писателя есть вещь, с которой все начинается по-настоящему, произведение, определяющее его дальнейшее творчество. И, на мой взгляд, таким произведением для Юрия Серебрянского стала повесть «Destination. Дорожная пастораль». Именно она принесла автору звание лауреата «Русской премии», а через год вышла отдельной книгой в алматинском издательстве «СаГа».

В повести «Destination. Дорожная пастораль» главный герой — путешественник. Он не открывает необитаемые острова, не покоряет недоступные горные вершины, маршруты его вполне стандартны — Паттайя, Прага, Карловы Вары, Стамбул, Москва…. Но автор не спекулирует на шаблонных представлениях о наших туристах за рубежом. Его герой — наблюдатель, созерцатель. И потому, даже оказываясь в эпицентре туристической жизни, он старается разглядеть за внешней мишурой судьбы людей, живущих здесь. Внешне он стремится к чему-то новому, но за этим стремлением скрывается потребность познать себя, разобраться в своих чувствах и эмоциях. Движение бесплодно без осознания момента, пространства, без впитывания звуков, запахов, красок. И герой книги это понимает. Останавливаясь, прислушиваясь, вглядываясь, запоминая, он пытается вместить в себя как можно больше, чтобы вытеснить внутреннюю пустоту. Меняется ландшафт, люди, рекламные плакаты — меняется и сам герой. И чем дальше уезжает от дома, тем больше задумывается о своих корнях.

Поколению сорокалетних, родившихся в Советском Союзе и повзрослевших в реалиях уже независимых государств, трудно прийти к пониманию принадлежности места. В этом и есть главная рефлексивная составляющая героя. Вопрос «Кто я?», невидимой нитью проходящий через все повествование, трансформируется в вопросы «Где я? Должен ли я быть здесь? А где я должен быть?» Понятие «Родина», потерявшее свое истинное значение в современном мире как нечто пафосное и ненужное, приходит к главному герою через осознание самости и культурной идентичности. Он — «на четверть чуваш, на четверть поляк <…> наполовину все-таки русский».

Довольно символично, что отправной точкой на пути Серебрянского к своему читателю стала своего рода книга странствий. Темы, затронутые автором в повести, можно проследить в других его произведениях, написанных позднее. Например, в повести «Пражаки», за которую Серебрянский вновь получил «Русскую премию» в 2014 году, но уже как писатель, представляющий Польшу, а не Казахстан.

Думаю, книга «Destination. Дорожная пастораль» — это лирический путеводитель по дороге жизни, где все важно: новые страны и родные места; прошлое и настоящее; пространство и время; Родина и чужбина. И в этой многогранности жизни нет определенного пункта назначения, а есть лишь дорога, дорога к себе.

Тути. Край дождя. Стихотворения. Алматы, «Мусагет», 2003, 100 стр.

В начале 2000-х годов Тути (Тигран Туниянц) был одним из наиболее заметных поэтических голосов в молодой казахстанской литературе. Сборник стихотворений Тути «Край дождя», вышедший в 2003 году в издательстве фонда «Мусагет», стал первой и единственной на сегодняшний день книгой автора.

В аннотации, вынесенной на обложку, говорится, что «слова можно и нужно освобождать от будничного приевшегося смысла, от строчек и… от стиха. От стиха необходимо освободить и себя…» И это «свободное слово» дарует автору откровение о «мире натянутом, как капля». Тути — эстет, созерцающий происходящие метаморфозы бытия. Философия его поэтический мысли — это подрагивающая картина мира, отраженная в капле дождя. Мир эфемерен, как мираж, который может исчезнуть в любую секунду. Тем и ценнее умение поэта заметить, как «муравьиною иноходью пробирается скороход…» и что «от капли бензина слоеная радуга в луже».

Стихи Тути открываются не сразу. Читаем: «Мы храбримся с начала времен, / Кто-то первый сказал этой капле: / — Слезай», — и вдруг обнаруживаем, что в этом «слезай» зашифрована слеза, готовая вот-вот упасть, не подчиняющаяся нашему намерению ее все-таки не уронить. Или: «Дождь — эхо божьей грамматики, / Мы замечаем лишь запятые. / ,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,», — и здесь перед нами уже визуальный прием, не поддающийся устному воспроизведению. Пространство каждого такого короткого текста гораздо больше, чем сам текст. Ведь пока мы смотрим на запятые дождя, вся остальная «божья грамматика» проходит мимо нашего внимания.

Не все стихотворения Тути умещаются в три строки. Но увеличение текста не влияет на его плотность. Без лишних слов Тути умеет точно и аккуратно передать состояние. Мгновение застывает фотоснимком, затем опять вплетается в непрерывный поток жизни: «Небывалая глушь, в ведрах храпит вода, / Вьется птаха над жатвой в надежде скогтить червя» или «Океан несговорчивый голос подаст свой, / И тело, / Холодной воды коснувшись, / Узнает, / Что сшито из игл».

Главный герой поэзии Тути — время. Своеобразный, слышный только ему одному ритм течения времени. Именно поэтому очень часто сюжет стихотворений укладывается в один миг: «Зрачок расширяется, / От капнувшей в него / Пустоты». Пристальность и внимательность автора определяют и предметы его рассмотрения: «штрих паутинный», «затылок бумаги». И чем внимательней относится Тути к тому, что попадает в поле его зрения, тем короче становятся мгновения, пока время не исчезает вовсе.

Для меня сборник стихотворений «Край дождя» — книга-катарсис, оставляющая нежное послевкусие грусти.

Виктор Бадиков. Эхо жизни. Рассказы. Алматы, «Идан», 2007, 112 стр.

Советский и казахский критик, литературовед, доктор филологических наук, профессор, член Союза писателей Республики Казахстан и Казахского ПЕН-клуба, ведущий литературных семинаров в фонде «Мусагет», член редколлегий многих литературных журналов Виктор Владимирович Бадиков (1939 — 2008) — фигура для казахстанской литературы знаковая. Долгие годы именно он стоял на перекрестке, соединяющем русскую и казахскую литературу в Казахстане, старшее поколение писателей с новым.

Единственная книга рассказов Виктора Бадикова «Эхо жизни» — книга-ретроспектива. Эпоха советского прошлого с уютными валенками зимой, студентами-комсомольцами, трудящимися на сельскохозяйственных работах, и сердцами, полными нежности и теплоты. Скользящая ностальгия в рассказах Виктора Бадикова — это действительно эхо. Эхо ушедшей молодости, времени. Всего того, что по прошествии многих лет было переоценено, переосмыслено.

Виктор Бадиков всю жизнь занимался исследованием творчества Юрия Олеши, и в его прозе можно ощутить это влияние: «Он чувствовал себя похожим на нее. Буквы и вещи тоже походили на нее. Его тревожил красный цвет ее шапочки, а также низкие стоячие воротники женских пальто, как у нее. Вечерние звуки — весенний ветер, дальние гудки паровозов, тихая музыка на станции — воспроизводили ее голос», — не слышны ли в этом интонации Юрия Карловича?

«В рассказах подкупает безыскусный стиль, приверженность ясному русскому слову, приверженность великой школе реализма и здравого смысла, незамутненность миропонимания и чуткое отношение к читателю, доверием которого автор дорожит», — пишет в аннотации к книге Адольф Арцишевский. И это действительно так. Автор подкупает читателя откровенностью. Заставляет погрузиться в ту, другую, далекую жизнь, в которой все иначе. В которой не только строят мифический коммунизм, но и пестуют то, что потеряно в современном мире, — простоту и чистоту человеческих отношений.

Вот только рассказы эти, хоть и о советском времени, однако совсем не советские. Вспыхивает бунт рабочих в соседнем городе, но об этом говорится только тайком. Вынужденные жить в ужасных бытовых условиях студенты не смеют выразить недовольство, находясь под постоянным давлением начальства, открыто угрожающего применить силу при необходимости. Секса в стране нет, но по ночам девушки бегут в комнаты парней. Идеология трещит по швам, и человек внимательный не может этого не заметить.

Но это все фон, а главное — человеческие отношения, в которых отчетливее всего проявляется то время. Непохожее на нынешнее, странное время, когда трудности и неустройство быта преодолевались добротой и искренней дружбой, а люди умели любить без пошлости.

Аделия Амраева. Футбольное поле. Повесть для детей. М., «Аквилегия-М», 2014, 192 стр.

Аделия Амраева — единственный автор моей «Книжной полки», пишущий для детей, лауреат премии имени Владислава Крапивина и финалистка премии имени Сергея Михалкова. Ее первая книга «Футбольное поле» долго шла к читателю. Написанная об Алма-Ате, о казахстанских детях, она в конце концов была издана в московском издательстве «Аквилегия-М».

Главный герой повести, десятилетний Дима, болеет футболом, но мама не разделяет увлечения сына, опасаясь, что он станет похожим на бросившего их семью отца, профессионального футболиста. Она пытается заинтересовать сына шахматами, танцами, но все это совершенно не то, чего хочется Димке. Даже на уроках танцев, выполняя надоевшие па, он представляет себя на футбольном поле. Чтобы тренироваться, ему приходится врать и изворачиваться. Наконец перед мальчиком встает выбор — следовать запретам матери или, несмотря ни на что, идти к своей мечте — стать профессиональным футболистом и вывести сборную в финал чемпионата мира. «Футбол. Шесть букв и целая жизнь» — так говорит главный герой.

Но «Футбольное поле» — книга не только о футболе. Это книга о дружбе, о честности, об отношениях между мальчиками и девочками, о детской жестокости и враждебном взрослом мире, о важности семейных ценностей. Здесь описывается судьба матери Димы, которая воспитывает сына одна, изо всех сил старается позаботиться о нем, но не может найти с ним общий язык. Раскрывается трагедия семьи Алимжановых, в которой родители отказались от сына, потому что тот женился на русской девушке. Рассказывается о непростых отношениях Димы с одноклассниками, обзывающими его «безотцовщиной».

Вот что говорит в аннотации Валерий Воскобойников: «Читая книгу Аделии Амраевой, я переживал за каждого из героев. Повесть эта дышит добрым и мудрым отношением автора к своим юным персонажам и их родителям. Эта книга нужна всем — и детям, и взрослым».

Больше всего повесть «Футбольное поле» напоминает мне образцы советской литературы для подростков — рассказы и повести Н. Носова, В. Осеевой, А. Рыбакова. Это не книга сказок. Ничего волшебного здесь нет. Но зато есть понятные подросткам ситуации, а также ненавязчиво закладываемые в умы и души юных читателей модели поведения, в которых проявляются отвага, честность, ответственность за свои поступки, упорство в достижении своей цели.

Амраева хорошо чувствует психологию детей, знает их увлечения, секреты, мысли. А живой язык, дух игры, выверенный сюжет и форма построения текста (в повести даже главы названы футбольными терминами: фол, дриблинг, пенальти, подкат и т. д.) — все это, несомненно, делает повесть интересной для подростков.

О. Маркова, К. Жанабаев. Золотая колыбель (По мотивам древнетюркских мифов). Алматы, «Мусагет», 2011, 128 стр.

Эта книга — совместный труд двух филологов, Ольги Марковой и Кайрата Жанабаева. Работа с ней началась еще в прошлом веке, но подготовить книгу для издания удалось только в 2011 году. Специально для книги казахстанская художница Асоль Билялова написала серию оригинальных красочных иллюстраций.

«Золотая колыбель» — это результат архивных, фольклорных, этнологических изысканий Кайрата Жанабаева и литературно-художественного изложения Ольги Марковой. Главной сложностью стало то, что до наших дней дошли лишь отдельные, разрозненные фрагменты древнетюркских мифов. Известны только мифы Орхоно-Енисейских надписей на скалах, некоторые отголоски древних мифологий в народном эпосе, а также записи, собранные фольклористами и этнографами XIX века. Как целостная система древнетюркская мифология не сохранилась. И соавторы с большим трепетом и уважением постарались эту систему восстановить, воссоздать первоначальное сюжетное повествование каждого мифа, избегая всяческих интерпретаций.

Книга выстроена последовательно. В ней есть все основные категории древнетюркской мифологической системы: космогонические и астральные мифы, тенгрианские мифы, мифы о происхождении племен и народов, тюркская демонология и топономические мифы. Перед глазами читателей открывается загадочный мир богов, духов, демонов. Это и первые боги — Ульгень и Эрклиг, создавшие мирозданье; и Великий Хаос; и Тенгри (владыка неба), с супругой Умай (богиней земли); и людоед Тельбегень; и огромный змей Араха; и владыка подводного царства Уббе; и великие духи стихий.

Художественное изложение мифологических сюжетов выполнено лаконичным, сдержанным языком, и от этого возникает жутковатое впечатление достоверности описания. Персонажи вовсе не выглядят сказочными, выдуманными. Их описания детальны, а образы легко запоминаются. Так и кажется, что спустится ночь и выберется из реки на берег одноглазая Албасты, закинет свои длинные груди за спину и примется расчесывать волосы. И лучше обойти ее стороной. Да и по лесу следует ходить осторожней, не то запрыгнет на спину Конаяк и будет гонять до полного изнеможения.

Издание, которое заслуживает отдельного почетного места, как в казахстанской литературе, так и на моей «книжной полке».