КНИГИ

КНИГИ

*

КОРОТКО

Петр Алешковский. Крепость. М., «АСТ», 2015, 592 стр., 3000 экз.

Новый роман Алешковского с главным героем — археологом, увлеченным историей Золотой Орды, — роман про Россию сегодняшнюю и про ее историю.

Сергей Белорусец. Год Кота и Тигра. Прозарий и Стихоторий. М., Союз писателей Москвы, «Academia», 2015, 672 стр., 1000 экз.

Собрание короткой прозы («прозарий») и стихов («стихоторий») поэта и прозаика, широко известного в качестве детского писателя, но пишущего еще и «взрослую» литературу, в частности, полноценную философскую лирику, которая у него — органичное продолжение того, что он делает в лирике для детей.

Вальдемар Вебер. 101-й километр, далее везде. Рассказы. СПб., «Алетейя», 2015, 230 стр. Тираж не указан.

Действие большинства из составивших эту книгу рассказов разворачивается в маленьком городке Карабаново Владимирской области, в котором автор провел отрочество и юность и который в описываемые им годы был местом расселения советских граждан, пораженных в правах, — «сто-первых».

Дорога к небу. Повести и рассказы лауреатов и номинантов Патриаршей литературной премии. М., «Лепта Книга», «Вече», «ГрифЪ», 2015, 288 стр., 4000 экз.

Проза В. Крупина, Ю. Вознесенской, О. Николаевой, А. Варламова, Прот. Николая Агафонова, А. Сегеня.

Эмир Кустурица. Сто бед. Перевод с французского Марии Брусовани. СПб., «Азбука-Аттикус», «Азбука», 2015, 256 стр., 10000 экз.

Проза знаменитого кинорежиссера — «В абсурдных, комических, бурлескных, а порой трагичных ситуациях, в которые попадают герои новелл, отразились взрывная фантазия автора, размышления о судьбе его родины, о том, как юность сталкивается с жестоким миром взрослых и наступает миг, когда детство остается далеко позади» (от издателя).

Сергей Носов. Конспирация, или тайная жизнь петербургских памятников — 2. СПб., «Лимбус Пресс», 2015, 236 стр., 1000 экз.

Петербургская проза, историко-искусствоведческая, культурологическая и одновременно лирико-исповедальная, — автор продолжает рассказ, начатый в первой части этой книги, вышедшей в 2008 году, об истории Петербурга и своих отношениях с этой историей, воплощенной в памятниках.

Н. М. Олейников. Число неизреченного. Составление, подготовка текста, вступительный очерк и примечания О. А. Лекманова и М. И. Свердлова. М., «ОГИ», 2015, 510 стр., 2000 экз.

Собрание стихотворений Николая Олейникова и литературоведческая монография Лекманова и Свердлова «Жизнь и стихи Николая Олейникова» (занимает чуть меньше половины объема книги).

Поэзия Панамы. Двуязычное издание с русскими переводами Павла Грушко. Панама, Университет Панамы, «Карлос Мануэль Гастеасоро», 2015, 330 стр., 1800 экз.

299 стихотворений 68-и панамских поэтов ХХ века.

Нина Садур. Ехай. М., «Культурная революция», 2014, 560 стр., 1500 экз.

Избранное прозаика и драматурга с добавлением к уже известным текстам новых — повести «Мальчик в черном плаще», пьес «Летчик», «Фалалей».

Тверской бульвар, 25. Альманах. М., Издательство Литературного института им. А. М. Горького, 2015, 390 стр. Тираж не указан.

Стихи и проза студентов Литературного института.

*

А. Гейштор. Мифология славян. Перевод с польского А. М. Шпирта. М., «Весь мир», 2014, 384 стр., 1500 экз.

Из классики современной антропологии — монография польского медиевиста, впервые вышедшая в 1982 году.

Катрин Депретто. Формализм в России: предшественники, история, контекст. Авторизованный перевод с французского В. Мильчиной. М., «Новое литературное обозрение», 2015, 328 стр., 1500 экз.

Ю. Н. Тынянов, Б. М. Эйхенбаум, В. Б. Шкловский, Р. О. Якобсон, Е. Д. Поливанов и другие.

Лия Горчакова-Эльштейн. Александр Блок о себе и о нас. Тель-Авив, 2015. Тираж не указан. Том I — 510 стр. Том II — 554 стр.

Двухтомная монография о Блоке, составленная как антология развернутых высказываний Блока о своем времени, об искусстве, о современниках, о «трагическом мироощущении», о любви, о музыке и т. д.; плюс комментарий автора.

Дино Компаньи. Хроника событий, случившихся в его время. Перевод с итальянского Марка Юсима. М., «Канон+ РООИ „Реабилитация”», 2015, 304 стр., 1000 экз.

Знаменитое сочинение флорентийского государственного деятеля XIII века с описанием политической жизни времен Данте; издано впервые в XVIII веке; ученые спорят об авторстве этого текста.

Корниловский ударный полк. Материалы для истории Корниловского ударного полка. Ответственный составитель М. Н. Левитов. Составление, научная редактура, предисловие и комментарии Р. Г. Гагкуева. М., «Посев», 2015, 872 стр., 1000 экз.

К истории Белого движения — первое полное издание в России труда бывшего полковника-«корниловца» М. Н. Левитова, прослеживающего историю Корниловского полка от 1917 до 1970-х годов (в эмиграции).

Рада Полищук. За одним столом сидели. Портреты. Эссе. Этюды. Беседы. Воспоминания. М., «МИК», 2015, 352 стр.

Про Льва Разгона, Марка Розовского, Льва Аннинского, Семена Липкина, Александра Ревича и других.

Владимир Рекшан. Ленинградское время, или Исчезающий город. СПб., «Амфора», 2015, 255 стр.,

Про жизнь артистического андерграундного Ленинграда позднесоветских и перестроечных лет.

Т. Г. Шевченко и его время. Материалы юбилейной международной научной конференции к 200-летию со дня рождения поэта (Санкт-Петербург, 24 — 26 ноября 2014 г.). Редактор-составитель М. Степина. СПб., ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН, 176 экз., 100 экз.

«…Перед нами едва ли не самое подробное за последнее время коллективное исследование того контекста, в котором существовал реальный поэт и художник Тарас Шевченко, а не тот или иной мифологический конструкт», — Д. Давыдов («Книжное обозрение»).

Виктор Шнирельман. Арийский миф в современном мире. М., «Новое литературное обозрение», 2015, 1000 экз. Том 1 — 536 стр. Том 2 — 440 стр.

История идеи «арийской общности» — «процесс конструирования арийской идентичности и бытование арийского мифа как во временном, так и в политико-географическом измерении», «эволюция арийского мифа в России и его возрождение в постсоветском пространстве».

«Я потерпел от преступленья века». 1918 — 1986. Книга памяти жертв политических репрессий Богородского уезда и Ногинского района Московской области. Составитель Нэлли Маргулис. Ногинск, 2014. 510 стр., 1000 экз.

Около двух тысяч имен с биографическими справками расстрелянных и отправленных в лагеря, — крестьянин, мастеровой, портной, служащий, рабочий, священник (в 30-е годы их по большей части расстреливали), сторож гаража, медсестра, колхозник, красильщик и т. д., и т. д. — с 1918 по 1986 год.

*

ПОДРОБНО

Виктор Пелевин. Смотритель. Книга I. Орден желтого флага. М., «Эксмо», 2015, 352 стр., 65 000 экз.

Можно было бы сказать, что первая книга «Смотрителя» представляет собой экспозицию, растянувшуюся на целый том; здесь автор прописывает картину того мира, в котором будет разворачиваться некое действо, и персонажей, мир этот, соответственно, персонифицирующих. Но созданный Пелевиным жанр философского романа-эссе уже приучил нас к тому, что вот такая «технологическая» (физиологическая) составляющая повествования у него бывает не менее содержательной, нежели «сюжетная» (как, скажем, в «S.N.U.F.F.»). И в данном случае вот эту «предварительную» часть нового романа я, например, прочитал как законченное художественное произведение.

В критике принято, говоря о создаваемых Пелевиным образах мира, употреблять определение «галлюциногенные». Но реальность и галлюцинация — вещи в известной степени взаимоисключающие: или реальность — или галлюцинация, то есть иллюзия. У Пелевина эти взаимоотношения устроены немного сложнее. Особенно в «Смотрителе». Пелевин работает с этой оппозицией как философ, создавая силовое поле между реальностью и ее отражением в нашем сознании (то есть всегда в той или иной мере реальностью иллюзорной, но тем не менее реальностью), вот это силовое поле (мир и наше представление о мире) становится в «Смотрителе» самостоятельным предметом исследования, оно же и выстраивает образные ряды романа. Пелевин создает сложный, многосоставный образ Идиллиума — мира, отпочковавшегося от Ветхого мира (нашего) в некое параллельное пространство. Устроители Идиллиума попытались использовать в его устройстве все лучшее, что только могли изобрести и намечтать люди из Ветхого мира за всю его историю (включая и новейшую). Основан Идиллиум сообществом медиумов, в частности Францем-Антоном Месмером (см. Википедию, статья «Флюид») и Павлом-Алхимиком, в миру — русским императором Павлом I, который, для того чтобы его переселение в новый мир не вызывало подозрений, инсценировал спектакль с дворцовым переворотом.

Устройство Идиллиума мы узнаем постепенно, осваивая его жизнь вместе с главным героем, молодым человеком, выпускником здешних учебных заведений, которому предстоит стать одним из управителей этого мира, его Смотрителем.

Пелевин здесь по-прежнему играет со стилистиками и образными рядами «попсовых» жанров — в частности, исторического фэнтези. Но при этом предлагает чтение поначалу подчеркнуто спокойное, текст же свой «разогревает» изнутри, избегая внешних эффектов, разного рода «экшенов» — гротескность, острота, неожиданность мысли содержится внутри самой картины этого мира, в его устройстве и его истории.

Надо полагать, что во второй книге «Смотрителя» нас ожидает проверка вот этого мира на прочность и состоятельность, то есть, в конечном счете, проверка всего лучшего из созданного нашим «коллективным бессознательным». Будем надеяться, что продолжение не испортит впечатления от вот этой философско-медитативной и художественно, на мой взгляд, абсолютно состоятельной прозы первой книги.

P. S.

Составляя эту аннотацию, я прочитал одну из первых рецензий на «Смотрителя», автор которой — по уже сложившейся в нашей критике традиции — исходит из того, что талант Пелевина угасает на глазах, и представление его книги может ограничиться только одной фразой «Пелевин написал новый роман». То есть, там будет все то же и все так же, как обычно у Пелевина. Критика это огорчает.

Прочитал и немного удивился, потому как я, например, открывая новую книгу Пелевина, делаю это для того, чтобы читать именно Пелевина, а не Варламова или Быкова. Ну а насчет повторов в его творчестве, то, странно, я как то не очень их замечаю. Напротив, Пелевин-то как раз меняется. И, похоже, именно это и раздражает его давних поклонников. Он уже давно перестал быть писателем поколенческим (90-х годов), мастером политических сиюминутных аллюзий, составителем «художественных энциклопедий» современной жизни. Сегодняшний Пелевин — писатель гораздо менее зависимый от «актуального», если «актуальное» понимать, опять же, только как художественный комментарий к происходящему сегодня вокруг нас, он занят художественным исследованием неких бытийных понятий, которые наступившие времена для нас актуализируют.

Ирина Глущенко. Барабанщики и шпионы. Марсельеза Аркадия Гайдара. М., Издательский Дом Высшей школы экономики, 2015, 96 стр., 600 экз.

Книга про Гайдара, написанная живо, азартно, — читабельно. Состоит из трех разделов, и первый из них (скажу сразу: увы) написан профессиональным культурологом. То есть человеком, обладающим навыком совмещать все со всем. В данном случае — образ Сережи из «Судьбы барабанщика» с образами Чердынцева из «Дара» Набокова, Пилата из «Мастера и Маргариты» Булгакова, Раскольникова из «Преступления и наказания» и т. д. Целью вот такого сопряжения несопрягаемого автор называет выявление из текста «Судьбы барабанщика» примет, общих для русской прозы 30-х годов. Да, действительно, есть определенное сходство во фразах Набокова, которыми он описывает Лолиту, с фразами (двумя) из описания Нины в «Судьбе барабанщика». Так же как есть сходство и в описании чувства сиротства Сережи с ощущением сиротства у Чердынцева. Или в изображении одиночества, которое испытывает человек в большом городе, — у Сережи и у Раскольникова. И так далее. Ну и что? Содержательное наполнение этих образов в оригинальных (принадлежащих Булгакову, Набокову, Достоевскому и др.) текстах не имеет практически никаких пересечений. К тому ж большинство этих вот мотивов можно назвать бродячими, принадлежащими отнюдь не только «30-м годам». И потому стилистические упражнения автора, часто остроумные, выстроенные живо и азартно (иногда чересчур: «Черный браунинг, как и револьвер, будет расти и наполняться соками и в конце концов сыграет свою роль»), тем не менее выглядят здесь самодостаточными. Ответа на поставленный автором вопрос, что говорят эти вот пересечения о специфике литературы 30-х годов; а если и говорят, то что открывает отсвет «30-х» в содержании «Судьбы барабанщика», я, например, так и не получил.

Серьезная работа начинается во втором разделе книги «Расследование» и в продолжающем ее разделе «Война». Здесь автор выступает в качестве литературоведа и историка — Глущенко обращается к текстам переводных французских романов, популярных в те годы, один из которых, предположительно, прочитал гайдаровский герой, и чтение которого как раз и выстраивает у него образ барабанщика, — образ, чьим посредством Сережа судит себя. Сравнительный анализ мотива ложной вины героя во французском романе и драматической двусмысленности ситуации Сережи выявляет здесь внутренний замысел повести; в частности, демонстрирует парадоксальный ход Гайдара, двигавшегося в этой повести как бы в русле насаждаемой в те года истерии борьбы с внутренним врагом и при этом сумевшего создать сложный и многозначный образ своего времени и человека своего времени. Создать образ героя со своей — действительно, 30-х годов — иерархией нравственных ценностей. В завершающем книгу разделе «Война» автор прописывает общественно-политический контекст, в котором писалась повесть, и который использован Гайдаром как художником, — шпиономания, насаждавшаяся сверху, была, разумеется, идеологической паранойей, преступлением властей против своего народа, но паранойя эта возникла не на пустом месте — тень войны уже нависла над страной. Войны реальной.

И вот как раз этот, содержащийся во втором и третьем разделах книги анализ конкретной, так сказать, «эксклюзивной» ситуации с «Судьбой барабанщика» дает возможность автору написать образ эпохи достаточно емким, действительно способным стать ключом к прозе «30-х». При чтении этой книги мы обязательно вспомним статьи Мариэтты Чудаковой о «Судьбе барабанщика» (и сам автор ссылается на эти работы), задавшей направление для содержащегося в книге подхода, но я бы не стал преуменьшать пути, который самостоятельно проделала в своем исследовании Ирина Глущенко.

Мария Степанова. Три статьи по поводу. М., «Новое издательство», 2015, 64 стр. Тираж не указан.

Социологи и политологи пишут сегодня на эти темы книги. Степанова уложилась в три эссе. К тематике, предполагающей как бы сугубо научный инструментарий — состояние социально-психологического климата сегодняшней России — она подходит еще и как поэт, использующий уже накопленный русской поэзией багаж философского осмысления истории. Образно говоря, автор проводит своеобразную диагностику нынешнего состояния нашего общества с проекцией на то, что принято называть «ментальностью нации». Диагноз: глубочайший невроз, связанный со страхом перед будущим. Точнее — перед живой жизнью, перед реальным движением истории.

Начинает Степанова со стихотворения Блока «Петроградское небо мутилось дождем», емкого и неоднозначного, посвященного началу первой мировой войны. Преобладающее там настроение: наконец-то жизнь, превратившаяся в болото, всколыхнется, и мы вступим, пусть и в грозовых раскатах, в реальное историческое время, — «война дело веселое», как сказал в те дни Блок Зинаиде Гиппиус. История ХХ века отвергла это утверждение, показав, что для войны не существует оправданий вообще. И, соответственно, исторический опыт ХХ века — российский особенно — утвердил у наших соотечественников отторжение от любой модернизации, от исторического движения чуть ли не на уровне подсознания. Рецидив этого страха — в формах уже патологических — мы наблюдаем сегодня. В частности, общество наше отворачивается от мысли о будущем как от мысли обязательно страшной. Мы изо всех сил жмуримся, пытаясь ощутить себя в возвращающемся «золотом веке» великого и победоносного СССР или, на худой конец, Российской империи. Прошлое никак не может стать завершившимся историей, отмечает Степанова, оно актуализируется разного рода общественными ритуалами и бессмысленным возрождением позавчерашней политической фразеологии (а значит, и способами обращения со своим временем), в зависимости от нужд того, что общество считает политикой.

Страх перед будущим, постоянное ожидание обязательной «засады» от завтра или от послезавтра явление отнюдь не сегодняшнее, это, уж извините, наша ментальность — второе свое эссе Степанова строит еще и на анализе места в нашем сознании вот этого постоянно присутствующего в нас мотива: «предполагаем жить, и глянь, как раз умрем». (Должен предупредить здесь читателя, что полуаннотационное представление текста Степановой вынуждает несколько выпрямлять и огрублять ее мысль — язык и смысловое наполнение используемых ею образов на порядок сложнее; мое дело здесь, обозначить сориентированность ее мысли).

Степанова констатирует резкое падение витальности в нашем обществе, выраженное в стремлении по возможности сохранять статус кво, чтоб «хужее не было». Иными словами, в капитуляции перед вызовами сегодняшней истории.

Ну и что делать? Не дает автор ответа. То есть дает, но, прибегая к специфической фразеологии: предлагает вспомнить евангельское «всегда радуйтесь», которое должно отсылать нас к определению одного из смертных грехов — греха уныния — как греха отказа от данной тебе живой жизни. Тогда как определенный заряд бодрости (силы) содержит уже сама жесткость и точность поставленных в статьях вопросов и их анализ. Ну да, автор останавливается перед вопросом, а зачем так устроен русский человек? И шире, а зачем это нужно истории? Ведь если оно так, то, значит, есть какая-то в этом необходимость — мы ведь имеем дело с устройством истории, которому нет дела до наших «нравится — не нравится». А вдруг это явление не устрашающее, а напротив, высвобождающее? То есть это формы окончательного расставания с ложным пафосом исторических поз, вроде обязательного присутствия над автомобильным рулем нелепо-пафосной патриотической ленточки, изначально бывшей знаком воинской доблести, а ныне — знака лояльности к режиму. Но я, как и автор, тоже не знаю, зачем нужно истории это вот провисание внутренней энергетики общества. Я тоже пользуюсь разного рода мантрами. Скажем, образом маятника, по законам которого отчасти и движется наша история: движение его вправо и — неизбежное, предыдущим движением маятника вызванное, движение влево. Ну а качания эти для чего-то нужны, ну, как минимум для работы часов, если и не двигающих, то отмеряющих время.

Составитель Сергей Костырко

Составитель благодарит книжный магазин «Фаланстер» (Малый Гнездниковский переулок, дом 12/27) за предоставленные книги.

В магазине «Фаланстер» можно приобрести свежие номера журнала «Новый мир».