ДНЕВНИК (IV)

Новый мир» продолжает публикацию дневников Александра Гладкова, начатую в 2014, №№ 1 — 3, 10.

Публикация, подготовка текста и комментарии МИХАИЛА МИХЕЕВА.

Публикатор благодарит за содействие дочь А. К. Гладкова — Татьяну Александровну Гладкову.

АЛЕКСАНДР ГЛАДКОВ

_*

ДНЕВНИК

1966

Выборка из фонда РГАЛИ, Ф. 2590, оп.1, е.х. 106: листы не переплетены и не прошиты, но с дырками от скоросшивателя: машинопись без интервала, с одной стороны листа, с 1 янв. по 30 дек. — практически ежедневные записи, около 170 стр.

В квадратных скобках в тексте дневника — вставки и примечания публикатора. Подстрочные примечания — также публикатора. Особенности орфографии оригинала в некоторых, характерных для АКГ, местах сохранены, что помечено подчеркиванием. Пропуски между подневными записями специально не отмечаются.

26 мая. Почти два дня в Москве. 24-го с Э. поехали к Н. Я., пошли с ней на выставку «шестерки» — Вайсберга^[1] и его друзей, потом опять к Н. Я. — пришли Шаламов, американец Кларенс Браун, потом Браун ушел и появилась Майя Синявская, Голомшток и некая Вика Швейцер, работающая в ССП, приятельница Майи^[2]. Эмма осталась ночевать у Н. Я., а я уехал на дачу, вчера вернулся в город, получил за Платонова в редакции «Произведения и мнения»^[3] гонорар (69 рублей), который более чем кстати, и поехал к Н. Я. Там другой американец Вилли. Забрав Эмму, еду к Леве, а от него уже поздно возвращаемся на дачу.

[далее о чтении женой Синявского «Майей» лагерных дневников ее мужа — в их осуждении АКГ и Н. Я., совпадают: они им не нравятся^[4]]

30 мая. Вчера днем поехали в город с Эммой. Сначала у Ц. И. Кин, потом заходим за Левой и едем к Н. Я. Она нас сразу утаскивает к Н. И. Столяровой, где находятся приехавшие из Швейцарии Вадим Леонидович Андреев с женой (падчерицей Чернова^[5]). У Н. Я. были Амусины^[6]. У Н. И. еще какой-то репатриант Алекс. Алекс. (?), потом приходят Пинский, Кома Иванов, Шаламов, Рожанская и еще какая-то дама^[7]. Мы сидим до половины десятого, потом я отвожу Эмму на вокзал. Она уезжает поездом № 38.

Разговоры довольно интересные: рассказы Андреева о разных деятелях зарубежья, споры о Платонове и Бабеле и т. п. <…>

Главное, пожалуй, — это подарок, полученный мной от Кларенса Брауна (в ответ на подаренные мною ему «Тарусские страницы») — первый том превосходного американского издания двухтомника Мандельштама, вышедший под его редакцией. Я просто зашатался, взяв книгу в руки. Бывает же такое везенье! В книге много опечаток и отдельных неточностей, но это не важно: все-таки это весь стихотворный Мандельштам. Впрочем, т. е. конечно не весь, но почти весь. Нет, например, песенок в неаполитанском духе, написанных в Воронеже для радио, нет многих шуточных стихов, нет важных вариантов, хотя бы к «Квартире» и пр. Но это уже не так существенно.

<…> Целый день бездельничал и читал Мандельштама.

31 мая <…> Днем еду в город. Книжные магазины, Лева, звонок на улицу Грицевец, потом у Н. Я. с Амусиными, Шаламовым, Аренсами, Левой. Аренсы^[8] подкидывают меня на машине и около 12 ночи я возвращаюсь.

Рассказы Шаламова о том, как он сидел в 29-32 гг. и о Колыме и о судьбе героев его рассказов. Спор о Солженицыне, к которому Ш. относится скептически и совсем не принимает «Ивана Денисовича», как неверную картину лагеря. Из присутствующих его поддерживаю один я, хотя и с оговорками. Нападает он и на «Новый мир».

При всех его крайностях, это замечательный человек. Талантлив, умен, любопытен, бездну знает всего и как никто — историю лагерей…

3 июня. Вчера целый день в городе <…> [у Эренбурга]

Аксенова написала еще три главы своих мемуаров^[9]. И. Г. [Эренбург] их читал и очень хвалит. Шаламова он не читал.

Сидим долго за ужином. <…>

В ВУАПе мне дали немножко денежек.

С Левой спор о том, нужно ли отвечать на циркулярное письмо, разосланное ССП всем подписавшим письмо в защиту С[инявского]. и Д[аниэля]. В споре неприятные нотки с его стороны. Я как всегда не подаю виду, что рассердился, но внутренне раздражен. Терпеть не могу жестов и стадных эмоций.

6 июня. <…> После последнего спора с Левой чувствую, что против него у меня осталось глухое недовольство. Пустяк, но из-за такого же пустяка, на который потом напластовалось что-то еще, я расходился со многими (с Б. Н. в том числе)^[10]. Обещал сегодня приехать в город, чтобы пойти с ним к Н. Я. и не хочется. Не поеду.

Дело, конечно, не в самом споре, а в том, что Лева стал говорить «личности», чего я лично никогда себе не позволяю. И это уже не первый раз. Наверно, виноват я сам — слишком близко к себе его подпустил.

[АКГ читает «Историю русской философии» Зеньковского^[11], она его удивляет:] Я никогда не мог понять, как можно всерьез считать, что с одной стороны речки люди такие-то, а с другой стороны — другие.

7 июня. <…> В последний раз у Эренбургов еще говорили о рукописи Н. Я. Сначала И. Г. сказал, что она ему не нравится. Потом выяснилось, что все о Манд-ме ему нравится, но не нравится то, что Н. Я. слишком резка в отзывах о людях: без серьезных оснований называет людей стукачами (Длигач, поэт Бродский, какая-то Паволоцкая^[12], которую Люб. Мих. [Эренбург] знала, и др.). Доля истины здесь есть. И. Г. и Л. М. о мании преследования, которая издавна свойственна Н. Я. Л. М. считает рассказы Шаламова слишком «страшными». И. Г. их еще не читал и лучшими в этом жанре находит мемуары Аксеновой, которая продолжает их писать, переехала в Москву и пр. Слухи о напечатании их за границей И. Г. опровергает.

8 июня 1966. Жара. Духота.

Утром из Валентиновки звоню Храбровицкому^[13]. Он прочитал в Малеевке рукопись мою о Б. Л. [Пастернаке] и по его словам, был в таком восторге, что впору ночью давать мне телеграмму. <…>

9 июня. С утра в городе: у А. Храбровицкого и еще в др. местах. Спор с Х-м об Эренбурге. Он мне рассказывает страшную историю, как в Пензе избили до полусмерти его жену, как она сошла с ума, как убила детей и покончила жизнь самоубийством, и винит в этом… Эренбурга, только потому что тот приезжал в Пензу в 49 г., встречался с Х. а после этого за Х. будто бы стали следить из НКВД, и избиение жены — их провокация. Это все ужасно, если правда, но при чем тут Э. понять трудно. Начинаю думать, что и сам Х. не совсем нормален. Он читает мне черновик письма ко мне (посланного на Леву — я его еще не получил) с самыми пышными похвалами воспоминаниям о Пастернаке. Говорю по телефону с Н. П. Смирновым: ему писали о рукописи из Харькова. Х[рабровицкому] давали читать рукопись в Малеевке.

У букиниста встреча с молодым человеком (забыл фамилию), который говорит, что знает меня и тоже читал мои воспоминания. <…> Сейчас по рукам ходит бездна рукописей и особенно много рассказов Шаламова. Будто бы некий Медведев (брат того, кот. написал о Вавилове) написал большую работу о Сталине и она тоже бродит по рукам^[14]. Еще бродят «Три встречи со Сталиным» Джиласа, Померанец, протокол обсуждения книжки Некрича^[15] и многое другое. После разговора с ним [букинистом] чувствую себя провинциалом, почти ничего из этого не читал.

<…> Не звоню Леве: не могу победить в себе сильного раздражения против него.

<…> Надо бы записать слышанные рассказы о смерти Сталина, развивающие известный рассказ Хрущева <…>

10 июня. Странное оцепенение. Никого не хочется видеть, ничего не хочется писать. Брожу по дому и думаю. Или лежу у себя и читаю.

<…> Мне нужно побывать у Н. Я., отдать Леве Зеньковского и взять у него свои книги, многим позвонить, повидаться — и не могу себя заставить. Так бы все сидел и сидел у себя в саду или на террасе.

13 июня <…> Захожу на ул. Грицевец.

Звоню к Петру Якиру^[16] (телефон мне дала Ц. И. Кин), с которым познакомился в конце января 1951 года на Мостовицах^[17], когда там собирали этап на Воркуту и о котором много слышал с тех пор. Он зовет меня приехать. Еду на Автозаводскую. Полуслепая мать — вдова И. Якира. Он сам понравился: умный, живой, любопытный. Работает в ин-те мировой истории. Говорили о лагерях и о деле его отца, о 37-м годе и о многом, связанном с этим.

Человек, организовавший убийство Троцкого, пресловутый Этингтон (Котов), приговоренный в 53-м после ареста Берии к 10 годам, вышел и живет в Москве и работает главным редактором «Международной книги»^[18] <…>

15 июня. <…> [АКГ рассматривает письмо из газеты от 1926 г. с отказом напечатать его стихи]

Вот с этого все и началось. Я смотрел на себя как на будущего поэта всерьез до 1930 года или даже, пожалуй, до зимы 29-го (разговор с Маяковским), хотя и после писал стихи много, а временами и запойно: особенно в 1931 году, потом в 1935, 36, 37, 38 гг. и дальше до начала войны и потом в 45-46 и особенно в лагере. Но после 1930 я напечатал только одно стихотворение (в конце 50-х в журнале «Театр. жизнь» — из лагерного цикла «Девчонка-трубочист») — если конечно не считать пьесы в стихах и текстов песенок.

<…> Записать рассказ П. Якира о том, как Буденный ушел обедать с москов. партконференции в 37 году и Сталин ему позвонил и сказал, чтобы тот шел на конференцию, а то уже распространились слухи об его аресте <…>

16 июня <…> Встреча на площади Дзерж[инского] с Паперным^[19], который с места в карьер начинает хвалить мои воспоминания о Б. Л., которые он недавно прочел. <…> Говорит, что сейчас в редакциях с Паст[ернако]м легче, чем с Цветаевой. Я его спрашиваю, чем объясняется задержка публикаций Манд-ма. Он говорит: — Порядок живой очереди…

<…> [в «Перевале»^[20] — со слов Н. П. Смирнова^[21], сексотом был Павленко^[22]] <…> Почти откровенно в те годы работал в органах Ермилов^[23]. Все это знали. Нынешний секретарь московской организации ССП Ильин в 37-38 гг. непосредственно занимался в органах писательскими делами — у него руки в крови по плечи^[24]. У Н. П. [Смирнова] хорошая, со вкусом подобранная библиотека и видимо все интересы в книгах. Он раньше слышал обо мне от Н. Д. Волкова.

17 июня. Опять в городе: у Над. Як-ны. Она завтра уезжает с Евг. Як.^[25] снова в Верею, но делает это с неохотой. Поссорилась с Оттенами^[26] и читала мне письмо к ним. <…>

18 июня. Прочитал рукопись автобиогр. повести некоей Зинаиды Лихачевой о ее пребывании на Колыме «Деталь монумента»^[27]. По содержанию это, так сказать, параллельно мемуарам Аксеновой, но уже по кругозору и менее ярко написано, хотя и не бездарно и вовсе не безвкусно. Якир мне говорил, что есть талантливые мемуары какого-то Газарьяна^[28] (тоже о тюрьмах и лагерях), но я их не читал. Любопытно, что все ненапечатанное интереснее напечатанного (не исключая и «Ивана Денисовича»). Редакции, как к магниту, тянутся к посредственности. По словам автора [Лихачевой?] (я ее не знаю: мне передали) Алдан Семенов стукач, за которым много лагерных дел.

<…> И еще читал письма Левы^[29] с Колымы за 42, 43, 44 и 45 годы. <…> — он рвался на материк, к нам, в Москву, и добился этого с моей помощью — и погиб здесь, а там мог бы выжить, как выжил Валя Португалов^[30]. Неужели ранние его письма погибли в недрах МГБ при моем аресте? Надо еще поискать в горах бумаг. Может быть, что-то и найдется.

<…> Т. и Т.^[31] уже в Гаграх. Мне это приятно, хотя я и остался сам без гроша.

30 июня. Событие в жизни книжника. <…> Но вот Н. Д. [Волков] умер и я узнал, что Г. М. Рахлин разбирает по просьбе Зеркаловой знаменитую волковскую библиотеку^[32]. Полушутя я попросил его сказать З-ой, что у Н. Д. остались такие-то мои книги. Он их нашел, сказал и она поручила ему их мне передать. И вот они у меня. И дело не только в том, что это редкость [трилогия Вл. Крымова «За миллионами»], но и в том, что пропавшее вернулось…

Г. М. пишет нечто вроде мемуаров. По его словам, Зеркалова сожгла уйму писем Книппер-Чеховой к Н. Д., а в них были драгоценные подробности жизни Худож. театра^[33].

1 июля. <…> Перечитываю Крымова^[34]. Странная, но не бездарная книга — вернее — книги… Автор еще жив. Он богатый человек, живет под Парижем. Ему 88 лет. От эмиграции он всегда был в стороне. Недавно ездивший в Париж Зильберштейн^[35] недавно виделся с ним.

Еще не привык к машинке и медленно пишу на ней. Люблю свою старую Эрику.

2 июля. <…> Купил, наконец, том А. Белого в Большой серии Библиотеки поэта в первые же часы в Лавке после открытия. Мое нетерпенье не вознаграждено: перелистывал, разочаровываясь. Белый-поэт меньше своей славы и меньше самого себя, в отличие от Мандельштама. Трудно оспаривать, что в его личности было нечто близкое к гениальности, но все это как бы выразилось случайными, необязательными, не единственными словами. Для современников он значил больше, чем для последующих поколений: для них стихи его были приложением к его личности, удивительной, захватывающей и оригинальной. Без нее — наедине с читателем — они теряют огромную долю колдовства, [если] не все колдовство. Многое читаешь с недоумением и почти сердясь на поэта за претенциозность. Конечно, есть блестки настоящего: поэтом Б. все-таки был, но небрежность и ломанье заслоняют их.

<…> Послал письмо Н. Я. Она уже в Верее. <…>

Все время чувствую себя полу-больным.

5 июля. Третьего дня утром на такси (когда мало денег, не стоит их экономить — такая примета у меня!) приехал в Загорянку. <…>

Загорянка великолепна, мила, волшебно красива.

Днем приезжают Лева с Люсей, жарится шашлык.

<…> Сейчас буду пить чай с собственной клубникой, которая еще каким-то чудом растет.

7 июля. Сегодня еду в Ленинград. Чуть не написал «возвращаюсь». В самом деле, я уже несколько лет живу там больше, чем в моей милой Москве.

[Между записями от 11 и 12 июля вложен листок с перечислением актеров для кинопроб к/ф «Зеленая карета» на худсовете «Ленфильма»: <…> Варя Асенкова — Э. Быстрицкая, И. Губанова и Н. Тенякова.]

18 июля. Написал «коротышку»-рецензию на сборник о Есенине для «Нов. мира». Две с половиной странички^[36]. <…>

20 июля. Ночью после «Трех сестер» ссора с Эммой.

Бразилия выбыла из чемпионата. <…>

Доронина ушла из БДТ в МХТ и Товстоногов зовет Тенякову. Беспокойство Фрида. Днем вроде примирения, а к вечеру снова обострение с Э. Самое трудное, что мы оба не понимаем друг друга. Ночное примирение в постели. Надолго ли?

23 июля. Вчера ночью было 8 лет близости с Эммой. После нескольких дней ссор — сносный день. <…>

24 июля. <…>

Как Эмма может быть мила, когда ей этого самой хочется! Она читает роман Бека и замечания ее точны.

Все неплохо, пожалуй, но чтобы работать, нужно одиночество. Все не обязательно, кроме одиночества.

26 июля. <…> Начал писать последнюю картину «Молодости театра». Пишется подозрительно легко и это остонавливает.

Для вдохновения стал перечитывать «Театральный роман» Булгакова. Лучше прозы он не писал.

30 июля. <…> В «Лит. газете» письмо в редакцию Твардовского, стихи Шаламова и перепечатка из китайской прессы об учении Мао Дзэ Дуня в применении к парикмахерскому делу.

9 авг. От машинки дым идет. Переписываю статью набело, чтобы отправить завтра с утра в редакцию. Назвал ее «Союз читателей». <…>

За месяц написал более листа критики, кое-что для пьесы и всякие наброски, которые не в счет. Если бы все пошло и сполна расплатились — недурно, пожалуй, хотя все время себя упрекал, стыдил, подгонял…

Почти и привык к новой Эрике.

16 авг. Д. Е.^[37] сообщает, что будущей весной намечено провести еще одну конференцию, посвященную Блоку и после выпустить в Тарту сборник «Блок и его время». <…>. По его словам, «Библиотека поэта» все-таки будет выпускать Мандельштама и предисловие, вместо забракованного Македоновского^[38] предлагают написать Л. Я. Гинзбург. <…>

18 авг. Сегодня, наконец, уезжаем.

Утром был у Киселева. Он рассказал мне, что при встрече с ним Е. Сурков не мог скрыть своего недружелюбия по отношению ко мне. Он меня ненавидит согласно психологическому закону, по которому человек не любит тех, кому он сделал плохо^[39].

<…> Правительство недовольно тем, что наше кино никак не может завоевать мировые рынки: наши фильмы наставительны, скучны, не имеют успеха. Да, легко это признать, но трудно исправить. Для начала надо выгнать всех Сурковых!

19 авг. Рано утром приехали из Ленинграда.

21 авг. <…> Сегодня воскресенье и на дачу приезжают Володины^[40] друзья и Лева с Люсей — празднуется Левин день рождения, который был на днях.

22 авг. <…> У Ц. И. Кин. <…> Она слышала об обиде Солженицына на «Нов.мир» в связи с отказом от «Раковой палаты» — о том, что он передал повесть в «Москву» и отказался взять в «Нов. мире» деньги.

23 авг. 1966. <…> Странный слух, что сын Б. Л. Пастернака решил починить скамейку у могилы и сломав ее перед этим, нашел в ней звукозаписывающий аппарат. Все возможно, конечно^[41].

27 авг. 1966. <…> У Храбровицкого. <…> странный человек с «комплексами»^[42]. Он мне рассказал, что повесть Л. К. Чуковской «Софья Петровна» напечатана в последнем номере нью-йоркского «Нового журнала» с предисловием от редакции, что это сделано без согласия автора^[43]. По городу ходит ее открытое письмо Шолохову по поводу его речи на съезде^[44]. Будто бы она вовсе не испугана тем, что повесть напечатана за границей, а наоборот, горда. Но может быть, она просто так держалась перед Хр[абровицк]им.

<…> Прочитал очерки и рассказы Олега Волкова^[45] о лагерях. Интересно, но Шаламов лучше.

<…> Хочется работать, сидеть часами за машинкой, не болтаться в городе. Люблю осень на даче.

30 авг. <…> в № 8 «Юности» начало интересного романа А. Кузнецова «Бабий яр». Автор был в Киеве в годы оккупации и все видел своими глазами^[46].

31 авг. Кажется, чуть теплеет. Но Трифоновы снялись и уехали.

1 сент. У Надежды Яковлевны. Она не то больная, не то раздраженная. <…>

Говорим о разном: о Солженицыне, о Шаламове, о стихах Максимова^[47], о Коме Иванове. Он знает более 70 языков, а сама Н. Я. более 20.

У Н. Я снова народ и видимо лишний, от которого она устает. Некая Елена Алексеевна и какой-то Эдик^[48].

<…> На последние деньги я купил бутылку вина и конфеты. Это было кстати.

Стало теплее, но все-таки это уже осень.

Думаю о Н. Я. Дело в том, что в ее жизни образовалась пустота, или как теперь принято говорить, вакуум. Рукописи О. Э. [Мандельштама] сбережены, собраны, изданы за рубежом и готовятся к изданию у нас. Написана замечательная книга о поэте и его времени. <…>^[49]

Человек она замечательный: умница, свежая голова, образована — за всю жизнь я наперечет встречал равных ей.

3 сент. <…> Левины беды с сыном. <…>

Не приложу ума, где достать денег. <…>

Просмотрел записи Тарасенковым разговоров с Пастернаком^[50]. <…> Среди записанного Тар. есть поразительное высказывание о Вс. Иванове — дружески-резкое — сравнение с поводырем медведя и странное (впрочем, характерное) высказывание о «трагизме» как необходимом элементе жизни, и в связи с этим об аресте Мейерхольда. <…>^[51]

6 сент. <…> Вчера едем в город. <…> Потом у Н. Я. вместе с Шаламовым, Нат. Ив. Столяровой и Мишей Андреевым, сыном Вадима Андреева. <…>

Шаламов продолжает писать рассказы: только что написал и принес Н. Я. 8 штук. Бранил пьесу Пановой в «Нов. мире»^[52], снисходительно хвалил (с упреком за отсутствие прямизны?) Домбровского^[53] <…> Была еще Вика Ш[вейцер], изгнанная из Союза будто бы за активность в хлопотах вокруг Синявского. <…>

Вика принесла № 8 «Простора», где ее статейка и окончание репортажа Поповского о Вавилове. Надо обязательно его купить.

Денег нет. Утром ходил сдавать бутылки.

<…> Вчера утром делал выписки из своих старых дневников о всех упоминаниях Мандельштама по просьбе Н. Я. для какой-то картотеки Морозова^[54] (биографической) и вдруг понял, что я могу написать о нем и начинаю понимать — как.

7 сент. <…> С утра в городе. Три часа у Шаламова. Разговор о многом. В нем есть одностороннесть и своего рода фанатизм, но человек он крупно талантливый и интересный. Кто-то говорит, что память это свойство таланта: у него удивительная память. Взял у него читать еще кучу рассказов и переписку с Пастернаком.

<…> Ночью читал Степуна^[55]. Это одна из интреснейших мемуарных книг русской литературы этого века. Как мелок рядом с этим Набоков, не говоря уже о Бунине-мемуаристе. Выше я могу поставить только Цветаеву. Впрочем, мемуары Степуна более многословны.

[далее строка из точек]

8 сент.

Пол-ночи читал рассказы Шаламова (некоторые уже вторично)^[56]. Есть вещи отличные, есть небрежно-беглые. Он пишет их в школьных тетрадях в линейку с одной стороны листа (на другой вносит поправки). Сходимся в том, что профессиональная школа перечеркиваний и помарок, возведенная в абсолют Фединым и даже Флобером и Толстым, в большинстве случаев обескровливает рукопись (как это было с Бабелем). Писатель должен неустанно работать над собой, а писать быстро, легко и почти импровизационно. Это высказываю я, а Ш. сказал, что это и его мысли и техника работы. Он получает 70 руб. пенсии «за стаж» и изредка (но очень редко) какой-нибудь гонорар и этим удовлетворен. Жалуется только, что не хватает денег на машинистку. Написано уже около полутораста рассказов о Колыме — это целая энциклопедия жизни, быта, истории этого самого огромного советского лагеря. У него цепкая память и интерес ко многому, что выходит из границ темы. Говорим с ним и о «Синей блузе»^[57] и он верно указывает о незамеченном исследователями Брехта ее влиян<ии> на драматурга. Рассказы о молодежи вокруг ЛЕФа в конце 20-х годов: он ходил туда. Лихая, анекдотная, циническая атмосфера салона Бриков и его стиль, оттолкнувший его С. Третьяков и его взгляды^[58]. Он отрицательно относится к «Ивану Денисовичу», хотя признает «полезность»: считает это «неполной правдой» и вообще не жалует Солженицына.

10 сент. Вчера смотрели у вахтанговцев «Насмешливое мое счастье» <…>

Места нам Малюгин оставил хорошие (5-й ряд, середина)^[59]. <…>

По ходу действия Ал-р Чехов говорит Антону Павловичу: — Поедем-ка в Китай! — и тот отвечает: — Нет, в Китай ехать уже поздно…. Тут раздался общий хохот в зале, длинный, долго не умолкавший… Вот как в пьесу о конце прошлого века ворвался сегодняшний день.

Писал письмо Малюгину и в этот момент сломался рычажен буквы «Н»^[60] <…> Эмма работает часами в саду. М. б. это и есть счастье и неважно, что нет денег и что болит спина?

14 сент. <…> Похоже, что слух о том, что Сережа Ларин женился на Гале Норниловой^[61] — правда.

15 сент. <…> Снова заболела спина или бок — черт там разберет…

17 сент. Вчера рассказывал Н. Я. нечто из того, что я собираюсь писать о Мандельштаме. Ей все очень понравилось и особенно усмотренная мной закономерность его биографии и то, что я говорю о «Четвертой прозе». Посмотрел у нее статью Пинского. Она серьезна, но не во всем верна, особенно там, где он ссылается на Блона^[62].

У нее были физини: молодая ученая дочна писательницы Грековой и ее франтоватый и видимо ловний^[63] муж — тип ультрасовременного ученого-пижона, стоящего, впрочем, во всем на уровне века и даже кокетничающего с религией, как это ныне модно.

Когда мы пришли, Над. Як-на была утомлена и вяла и вообще плоха, потом после горячего крепкого чаю повеселела. В Самарканде только что прошел пленум языковедов, посвященный памяти Поливанова. Рассказ как физик-муж спасал Есенина-Вольпина^[64], который работает у него. Впрочем, кажется, он не физик, а математик, а физик — она^[65]. Вика Швейцер будет писать книгу о Марине Цветаевой. Н. Я. рассказывает, что М. Ц. была и лесбиянкой. «По широте натуры» — в начале 20-х годов и жила с Тих. Чурилиным^[66] (после романа с Мандельштамом). Синявский прислал «отчаянное письмо», что ему трудно, что он не может заработать на хлеб, что его «доконают».

Просмотрел гору шаламовских стихов: несколько «Колымских тетрадей». Это очень слабее его прозы. Во-первых, все приблизительно-условно-поэтично, очень иносказательно и очень несвежо. Есть конечно и сильные стихи — он большой талант, но уж очень все лирично и нежно. Т. е. прямо противоположно его же прозе^[67].

<…> Вчера поехал в скупочно-ювелирный пункт с несколькими мамиными безделушками. Денег нет и решил не занимать.

19 сент. <…> Вчера смотрели в «России» 3 части (2 серии) «Войны и мир». Это занимает больше 5 часов и утомительно. Я ждал скуки и что это хуже (по отзывам снобов-киношников). Конечно, фильм не конгениален роману, но этого и нельзя было ожидать. Это прекрасные фрески на тему романа. Совсем выпало то, что могло бы иметь наибольший успех у современников — тема духовного перерождения и поисков Пьера: от этого фильм на сто голов ниже романа, даже в замысле, а не только в исполнении. Но русская природа снята великолепно, интерьеры верны и отличны, как и костюмы и гримы. Актеры почти все играют хорошо. Из романа ушла его «духовность», но недурно передана его биологическая, чувственная сторона. Массовки превосходны — все эти сражения, балы. Мне показалось, что эпизоды, где сюжета меньше («Охота», например) удались лучше: т. е. фильм скорее эпичен, чем романичен. Жаль, что этого не увидела мама, которая так любила Толстого и всю эту эпоху.

<…> Перечитываю (кажется, в третий раз, если не в четвертый) рукопись Над. Яковл. Это замечательно при всей односторонности и субъективизме.

Когда-то я сокрушенно думал, что наша эпоха не оставит великих мемуаров. Оказалось, что оставит. Ведь и гигантский цикл рассказов Шаламова — тоже мемуары.

20 сент. <…> Под вечер едем в ЦДЛ.

<…> Эрасту [Гарину^[68]] на съемке повредили правый глаз и он им почти ничего не видит. <…>

О «Рублеве» Кончаловского есть и отрицательные отзывы — напр. Блеймана^[69]. Кончаловский на съемках обливал кур бензином и они летели, горя, а он снимал. Как убивали на съемках лошадь. Гарин возмущен и — прав.

Им давала читать мои воспоминания о Б. Л. Женя Ласкина^[70] <…>

В газетах усилилась антикитайская компания. Поговаривают о строительстве укреплений на советско-китайской границе.

23 сент. Вчера ночью уехала Эмма. Завтра она уже играет на открытии сезона БДТ.

Расстались нежно. Мне грустно, потому что жду эпистолярных объяснений. Она — одна со мной и другая — с семьей своей. И ту, и другую я часто плохо понимаю.

Дождливо, холодно.

Читаю роман Сименона. Он очень хороший писатель.

24 сент. <…> Давно уже не видел Леву Л. В нем есть вещи, которые я не понимаю. Главная его беда — власть над ним кружковых представлений и мнений. Сейчас он превозносит как шедевр посредственную повестушку Искандера. Перед этим то же говорил о повести Володи Корнилова. <…>

25 сент. 1966. <…> Почти целый день привожу в порядок дневник за последние 5-6 лет. Есть в н<ем> и пропуски, но многое и сохранено. Почему я этим занялся? Не знаю. Перепечатал то, что было набросано карандашом на отдельных листочках. Три года даже сшил для порядка.

Мне кажется, что котенок Машка скучает по Эмме.

Мне с ним морока, но что делать? Жалко!

28 сент. [у П. И. Лавута^[71] — с рассказами о Маяковском, Брике и др. Подробно: Шумихин 2000, стр. 576 — 577]

1 окт. [на открытии выставки Е. Фрадкиной] <…> Разные встречи. <…> Боря Слуцкий зовет в гости. Тоже и Н. Я., и Шаламов, и Мелетинские, и многие другие.

2 окт. <…> По настоящему с увлечением читаю только документальные и исторические книги.

9 окт. Письма Фриду, Эмме, Шаламову.

10 окт. <…> В послед. «Литер. газете» статья М. А. Лифшица «Почему я не модернист?» Видите ли, тоталитаризм и реакция одно и то же, что и модернизм. Ну и ну! А еще он собирался прорабатывать Дымшица. Тот сам охотно подписался бы под этакой статьей. Типичная демагогическая спекулятивная талмудистика. <…>

13 окт. <…> Женское сердце Эммы жаждет нового тура объяснений, уверений, а у меня на это сил нет. Я верен своему отношению к ней и не умею колебаться.

Устал, устал…

17 окт. Чувствую себя отвратительно, еле брожу. Тягостно и молчание (задуманное, конечно) Эммы.

Вчера в городе: впервые в новой квартире Б. Н. [Ляховского] (на Часовой) Квартира великолепная, он толстеет. Кончил фильм. История с физиком не нордической наружности, которого его заставили заменить.

Он зовет ехать с ним в Ленинград на машине завтра или послезавтра. Не знаю — м. б. поехать и отвезти Машку и внести ясность в отношения и посмотреть отснятый материал?

<…> Зашел и к Леве. У него Сарнов. Рассказы о Вал.^[72] На идеологическом совещании много нападок на «Нов. мир» и в том числе на повесть Можаева и на всю «линию» журнала. Твардовский в Сухуме, там сидит Дементьев. Три оратора: секретари из Баку, Грузии и Узбекистана требовали полной реабелитации Сталина.

Разбирая вчера бумаги отцовские и мамины, нашел мамин дневник самого начала революц. лет и он пронзил мне душу.

[строка отточий]

Был в городе. Завтра еду (с Машкой) на машине в Ленинград с остановкой в пути. Приедем на другой только день. Через несколько дней вернусь. Звонил Эмм<е>: она беспокоится — хорошо говорила, моя милая… <…>

Теплый, хмурый денек, но без дождя. Как я довезу Машку?

23 окт. Приехал сегодня из Л-да так же, как ехал туда, на Волге Бор[иса] Нат[ановича] Туда выехали 18-го часов в 12 дня. Около 5 часов были в Вышнем Волочке, где остановились в гостин[ице] «Березка». <…> Утром выезжаем дальше. Обедаем в Новгороде в гостинице Садко, вполне прилично. <…>

В ВТО мне неожиданно заплатили более 150 р. <…> Наконец, смогу послать деньги на ул. Грицевец. Отдал Леве долг 45 рублей.

26 окт. <…> Письмо от Н. Я. — беспокоится о моем здоровьи и предлагает приехать ко мне помочь. <…>

28 окт. <…> Топлю печь. Но все равно не могу согреться.

Нежное письмо от Эммы, телеграмма от Дара и письмо от Шаламова. <…>

30 окт. [Н. Я. о копиях писем к ней от О. Э., которые доставили в США. Подробно: Шумихин 2000, стр. 577 — 578]

31 окт. <…> Утром запасался топливом на два-три дня и просматривал Платонова с целью выискать сюжет для сценария.

Можно бы и «Епифанские шлюзы», и «Сокровенный человек», но не разрешат: сама собой образуется аллюзия^[73].

Если бы Э. П. [Гарин] согласился играть не комедийную роль (вернее — не чисто комедийную), можно бы сделать сценарий на основе рассказа «В прекрасном и яростном мире» с дополнениями из других «железнодорожных» рассказов. Вряд ли он и Хеся (она — особенно: тут, кажется, решает она) согласятся. Но мое дело предложить…

1 нояб. Вчера под вечер поехал в город — к Н. Я. на день рождения. Обед с Нат. Ив-ой, Харджиевым, каким-то Володей^[74], потом приходят Саша Морозов, Мелетинский и Семенко^[75] (да, забыл еще Вику Швейцер и некую Лену — кто она, не знаю толком). Я принес бутылку шампанского, которой Н. Я. обрадовалась. Морозов принес гранки «Разговора о Данте». Ночевал у Левы. Дурные слухи о «Новом мире». Дело идет к снятию Твардовского. Журнал душат. <…> [во время обеда у Гариных] Рассказываю о своей идее (Платонов). Беру повесть Солженицына [см. ниже]. <…>

2 нояб. <…> Читаю [«Раковый корпус»] Солженицына, который мне не слишком нравится.

3 нояб. <…> Прошлой ночью прочитал «Раковый корпус» С-на. Это куда хуже того, что я ждал после преувеличенных восторгов многих и в том числе Саши Борщаговского^[76]. Во-первых, плохо написано, безвкусно литературно, иногда на уровне Коптяевой и Кочетова^[77], во-вторых, многое поверхностно, мелко-тенденциозно, например, вся линия Русанова и его семьи. Лучше прочего: женщина-врач, молодой человек, ссыльный и еще в конце рассказ о муже и жене поселенцах, довольных своей судьбой. Все, что касается любви и женщин, очень плохо. В целом — ниже надежд, возлагавшихся на автора^[78].

4 нояб. <…> Успех моей ходящей по рукам рукописи все возрастает. Капризный и злоязычныий Мацкин^[79] хвалил меня без удержу. Я видимо сказал в ней нечто, что ожидалось всеми. Это наверное именно то, о чем говорил мне прошлой зимой Берковский. Мацкин нашел среди моих записей одну фразу, которую он случайно слышал от Б. Л. и это уверило в полной «правдивости» моих записей. <…>

Как это ни странно, но «Встречи с П.» — иначе и по-другому дали мне то, что в ином масштабе дала пьеса «Давным-давно» — и больше ничто из всего мною написанного. «Д. д.» дала всенародное и длительное признание и любовь театралов и актеров, а воспоминания о Б. Л. — восхищение и признание узкого круга знатоков, стихолюбов и лучшей части литературного мира. Более того, эта рукопись принесла мне много новых друзей, куда более интересных, чем мои былые «исторические» друзья — все эти Арбузовы, Штоки и другие.

5 нояб. <…> Лева в прошлый раз был очень мрачен и говорил, что хочет удавиться от безденежья. <…> Он умный и хороший малый, но безволен, податлив кружковым вкусам и не умеет иногда взять себя за шиворот и потрясти.

Все это не беда, но меня иногда сердят его безапелляционность и апломб. <…>

7 нояб. Пишу это в Л-де. Приехал вчера.

Третьего дня до поезда у Гариных. Хесе нравится мое предложение об экранизации цикла железнодорожных рассказов Платонова. Эраст Павлович это не прочитал: у него ухудшение с глазом. <…>

9 нояб. <…> Вчера днем у Дара и В. Пановой. <…> Гинзбург-Аксенова о трудных отношениях с сыном: он под влиянием жены, которая не захотела прописать ее на их площади. <…> Почти не общаются. Как она хлопотала о прописке в ЦК^[80] и разговаривала с Черноуцаном^[81]. <…>

Вечером у Л. Я. Гинзбург, которая в разгаре работы над предисловием к Мандельштаму. Часа 4 разговариваем о Мандельштаме и злобах дня.

13 нояб. <…> 16-го в ССП в секции прозы обсуждение повести Сол-на «Раковый корпус». Говорят, пускать будут по особым приглашениям. Но мне, если и хотелось бы пойти, то только из любопытства свидетеля истории, а не из сочувствия автору. Повесть эта мне не понравилась во многом. М. б. из-за преувеличенных восторгов ее поклонников. Т. е. ожидал большего.

Много разговоров о готовящемся съезде писателей. Ждут избрания председателем ССП Шолохова, что конечно очень плохо, ибо его авторитет покроет банду Алексеевых. Думают, что он может выступить против «Нов. мира». Так или иначе — снова, в который раз, судьба журнала на волоске.

<…> Все вокруг сложно и противоречиво, м. б. потому что мы привыкли к самодержавию и единой, хотя и злой воле, а теперь факты жизни управляются конгломератом разных воль и тенденций. Запрещение «Военных дневников» Симонова и выход дополнительного третьего тома мемуаров Эренбурга, травля Твардовского как редактора «Нового мира» и разговор Черноусана с Аксеновой-Гинзбург, — раньше так не бывало. Шла одна полоса, черная, потом шла серая и все окрашивалось в одно. А сейчас политическая чересполосица.

Вчера заходил к Храбровицкому. Несмотря на его либеральные убеждения, есть в нем что-то противное. Он рассказал, что третьего дня он был свидетелем на свадьбе у Н. Гусева (секретаря Толстого). Гусеву 84 года, его невесте 45, она подруга его умершей жены. Невероятно!

[АКГ разбирает бумаги, чтобы взять с собой для работы, собирается скоро ехать отдыхать в Комарово.]

17 нояб. <…> Вчера в ССП было обсуждение «Раковой палаты» С-на, прошедшее триумфально для автора. Хорошо говорили: Каверин, похоронивший на прошлой неделе брата, известного врача-ученого Зильбера, Борщаговский, Карякин, Бакланов и другие. Оппонировала слабо Зоя Кедрина, которую обхамил Сарнов, впрочем, как все говорят, выступавший неудачно. Солженицын был растроган и благодарил^[82].

Вечером еду попрощаться к Н. Я. Оказывается, она сама едет в воскресенье в Л-д. У нее Хазины (Евг. Як. и Ел. Мих.). Последняя рассказывает, как меня любят в доме Эренбургов. Н. Я. поссорилась с Варей Шкловской^[83] и Колей Панченко^[84] почему-то и настроена непримиримо.

20 нояб. Комарово. Тот же этаж, тот же коридор, та же лиственница за окном у изгороди сада. <…>

22 нояб. <…> Над. Як-на в Лен-де, остановилась у Максимовых. Я чувствую себя неважно из-за поясницы, но все же был на высоте. Проводил ее в слякоть на станцию.

30 нояб. Чуть подморозило. Ночью прочитал первую часть романа Булгакова «Мастер и Маргарита». Разочарован. Ждал большего и другого. Кроме хорошо написанной вставной новеллы о Пилате, книга эта снова та «дьяволиада», с которой Булгаков начал свой литературный путь, условная и как бы многозначительная фантасмагория со смещением планов, произволом в монтаже разнообразных сцен, лишенная глубокой мысли и истинной веселости. Я читал это со скукой и усилием. Нет уж, лучше любой ползучий реализм: в нем хоть есть крохи правды, а где правда, там и мысль. А тут многозначительная претенциозная жестикуляция: вещь лишенная своего внутреннего закона, расширяющая как бы возможности прозы, но примерно так же, как расширяет возможности шахмат стоклеточная доска: искусство при этом проигрывает. Конечно снобы будут ликовать, вернее делать вид, что ликуют, но это тупиковый путь в искусстве: нечто претенциозно-старомодное^[85].

4 дек. [Здесь у АКГ отчет за пропущенные в дневнике всего лишь два дня, о том как он ездил в Москву из Комарово.] Рано утром вернулся в Ленинград и уже в 8 ч. был в Комарово. Плохо спал в поезде.

<…> [о разговорах в ЦДЛ] Оказывается, недавно в «Нью-Йорк Таймс» была какая-то статья о процессе Син. и Дан. И напечатано пресловутое письмо 65-и в их защиту. Невероятный рассказ о том, что знаменитый Алик Гинзбург составил «Белую книгу» о процессе и распространяет ее, причем 1-й экз-р послан Семичастному^[86]. Думаю, все же, что это выдумка. Там же краткий разговор с Окуджавой. <…>

Вчера у Н. П. Смирнова <…>

Жалко, <…> не было времени ни на Гариных, ни на Н. Я., ни на Бор. Нат., ни на Загорянку.

2-го «Нем. волна» передавала текст письма Л. К. Чуковской Шолохову. <…>

В «Нов. мире» все улеглось пока после дружеской (как говорят) беседы Твард. с Демичевым. Зато есть слухи о разногласиях в руководстве. Ш. и С. обвиняют Бр. в недооценке китайской опасности^[87]. Говорят об арестах студентов за самоиздат.

5 дек. <…> Я придумал еще тему для Левы (в смысле ЖЗЛ) [ранее обсуждалась его работа «Трое Аксаковых»] — Карамзин. <…>

Вечером 2-го за столом, когда шел разговор о том о сем, я сказал что-то едкое о «Раковом корпусе», меня поддержал Сарнов и подвыпивший Лева яростно набросился на него, вступилась Слава, жена Сарнова, и очень смешно и зло показала, как Лева говорит, хвастаясь, что он «летописец» (он иногда по настроению пишет дневник, где видимо выговаривается). У Левы хватило ума промолчать на это: это было грубо и бестактно, но в сущности справедливо.

7 дек. <…> Знакомство с Екатериной Константиновной, вдовой погибшего в 37-м Бенедикта Лившица^[88]. Она хорошо знает Надежду Яковлевну. К ней подходит высокий седой человек и она знакомит нас с Эммой с ним — оказывается, это брат О. Э. Мандельштама, с которым Н. Я. не поддерживает отношений. Борины^[89] девицы вертятся вокруг и раздражают. Со мной предупредительно вежлив и даже любезен Рид Грачев^[90], талантливый молодой прозаик-шизофреник. Д. Я. [Дар] рассказывает историю, как Марамзин^[91] бил рожу (или бросал чернильный прибор) директору местного «Сов.пис.».

Прочитал, наконец, эту нашумевшую статью Солоухина «Письмо из Русского музея»^[92]. Это смело до наглости, во многом верно (хотя не во всем), но главное — то, что это напечатано черным по белому. В кулуарах говорят и смелее, но этот тон от типографского станка был далек. За этим угадывается какая-то идейная сила с очень резким национальным отпечатком. М. б. это единственная идейная сила в стране, кроме традиционной, партийной и, пожалуй, при известном стечении обстоятельств может прийти ей на смену. Я этому по существу симпатизировать не могу, но радуюсь гласности, потому что это говорится вслух. В статье есть пассажи невероятные, выпады против Стасова и Горького, революцию он зовет «катаклизмом», а разрушение Храма Христа Спасителя в Москве «преступлением».

8 дек. <…> Разговоры и с Д. Я. Он прочитал рассказы Шаламова и ему не нрав<и>тся. «Как-то все голо. Нет обобщений». Удивительно, до чего у нас при взаимной симпатии разные литературные вкусы…

9 дек. <…> Все говорим с Д. Я. о статье Солоухина [«Письма из Русского музея»]^[93]. Дело не в ее искусствоведческом оснащении, которое наивно, а в том, что за ней видимо стоит уже несколько лет зреющая в умах программа националистического толка. Это так называемые «русситы», с одной стороны, Солженицын — с другой. По инерции партруководство видимо не считало их опасными (кроме Солженицына) и ждало неприятностей только от «западников», но кажется, перспектив больше у них и вероятно вскоре они все определятся и сговорятся. Пока еще идет то время, как в прошлом веке, когда Белинский еще дружил с Катковым, а Герцен с Хомяковым. Но впереди — размежевание. Лидеры здесь найдутся. М. б. тот же Солоухин. С «номенклатурой» их объединяет только инстинктивный антисемитизм, но м. б. они от него и откажутся: он все же морально сильно скомпрометирован. Плохо, что Илья Григорьевич стар и что у него была слишком запутанная жизнь, а то он мог бы быть лидером «западников», которые тоже вероятно начнут «кристаллизоваться» на другом полюсе. А «заклятым друзьям» Лифшицу и Дымшицу останется сражаться в арьергарде ортодоксальной критики в союзе с Лакшиным и И. Виноградовым и другими «новомирцами».

[Д. Дар передает разговор Солженицына с Аксеновой-Гинзбург о том, что она должна знать, сколько еще сможет написать в своей жизни. Подробнее в Шумихин 2000, стр. 580]

После обеда говорим с Д. Я. о многом в его комнате. Его ощущение меня как «исторического соглядатая» эпохи, о моем «историзме» и его отталкивании от исторического.

10 дек. Вчера поздно вечером длинный разговор с Е. К. Лившиц о гибели ее мужа, о Мандельштаме и Н. Я. в те годы, о ее судьбе (она тоже сидела) и о прочем из области исторических воспоминаний.

Приехал из Москвы Боря Балтер. <…> Как Аникст^[94] поймал Тельпугова^[95] на противоречиях и вранье (история с «белым ТАСС-ом» с сообщением о письме с грифом «для членов ЦК»). Есть подозрения, что «Белая книга» и поведение в этом деле Алика Гинзбурга попахивает провокацией. <…>

У Бори в комнате опять выпивка с девицами, он зовет, а я отказываюсь. Лучше почитаю и попишу. <…>

Умер поэт и переводчик Давид Бродский, которого я знал в начале тридцатых годов. Он по рассказу Н. Я. присутствовал при аресте (первом) Мандельштама. Она считала его связанным с органами. Интересно, что впервые об аресте М. я узнал от Леонида Лаврова, сказавшего, что ему сообщил это Бродский, как «слух».

Почему-то вспомнил, как в последний раз Маргулис, который стриг меня, сказал: — Если бы у вас было здоровье, как ваш волос, то вы прожили бы сто лет. Совсем молодой волос…^[96]

11 дек. 1966. Перебирая бумаги, нашел 7-8 страничек о Мандельштаме, где есть верное. Может быть, вот так исподволь и напишется и о нем нечто стоящее.

<…> Рассказ Яши Гордина о том, что будто бы Каверин был у Черноусяна насчет издания собрания сочинений Пастернака. И тот сказал что это возможно и будет решаться[:] 6 томов и в последнем «Живаго».

Я прочитал забавные сатирические сценки Гордина о том, как на том свете живут Дантес и Мартынов, Булгарин и Бенкендорф, Николай 1 и Екатерина 2-ая. Эпиграф из Лукиана. Он интеллигентен, мил, занимается 18-ым веком. Сказал мне, что ему понравился мой «Пастернак».

Боря Б.^[97] не читал «Пастернака» и нынче с некоторой ревностью сказал мне, что Лева ему не дал, а здесь сейчас ходит по рукам экземпляр в переплете, будто бы принадлежащий Мандельштаму.

12 дек. [о юбилее Романа Кармена и о его жене, затеявшей роман «с первым попавшимся пошляком»]

15 дек. <…> Подмышкой снова какая-то опухоль, но слава богу, похоже на родной и привычный фурункул. Фурункулез мой то легче, то хуже, но все же меня не оставляет.

19 дек. <…> Встретил Л. Я. Гинзбург, которая только что приехала на неделю. Она закончила свою работу о М-ме, но отдала свою рукопись машинистке. Знакомство с Бухштабом^[98].

20 дек. <…> Днем прочитал замечательную рукопись — воспоминания Л. К. Чуковской о Фриде Вигдоровой^[99]. Это портрет Вигдоровой и одновременно автопортрет Чуковской. Да, Д. Я. прав — это лучшее, что писала Л. К. Хочется ей написать, но как об этом писать: пока не переиздали Вигдорову, Л. К. не хочет, чтобы рукопись «ходила» широко и чтобы о ней знали. А мало ли что… Происходит любопытное явление: сужение рамок цензурного делает «вторую литературу» более смелой и безоглядной. Если бы у Л. К. был малейший шанс напечатать это, то она сама написала бы все иначе — сдержаннее, связаннее, туманнее.

21 дек. <…> Вчера в «Лит. газете» полемическая статья Дымшица против Лифшица. Он умнее своего собрата-противника, хотя оба они завязли в общих местах и банальностях ортодоксии.

22 дек. <…> Какая-то беспричинная тоска и лень.

Рассказ Ш.^[100] о его эпопее. Вечером Галя привозит записку от Эммы и билеты на просмотр 24 утром. Она говорит об успехе спектакля. <…>

24 дек. <…> Смотрю «Мещан» с Я. Гординым.

Спектакль отличный <…> Эмма играет прекрасно. <…>

26 дек. <…> Письма от Левы и от Н. Я.

Н. Я. пишет, что работа Лидии Як-ы о М-ме первый сорт, высший класс. Л. Я. сейчас здесь на неделю. Показал ей это.

Лева сообщает о тревожном положении с журналом. Будто бы Твардовскому предложили сменить помощников (т. е. редколлегию и аппарат), но он отказался. Вероятно на днях все решится. Настроение в редакции «похоронное». Это все пока происходит на уровне Шауро, который сидит на месте Поликарпова. Войтехов в «Р. Т.»^[101] снят.

27 дек. <…> Споры о статье Шарова в № 10 «Нов. мира»^[102]. Дар безоговорочно за нее. Я не согласен с маниловской защитой рецидивистов и с полемикой с Шаламовым. Л. Я. на моей стороне и Рид Грачев тоже. Майя Данини. Фридлендер^[103].

30 дек. <…> [итоги года] Часть лета жил в Л-де на Кузнецовской.

Попутно собирал жатву похвал за «Пастернака» и потом за «Олешу» <…>

Прочтено много интересных рук-й (роман Бека^[104], пов. С-на, проза Ш-а, «Зимний перевал» Драбкиной^[105], лагер. мемуары и разное) и порядочно книг.

Публикатор благодарит за помощь тех, кто принимал участие в комментировании и обсуждении текста дневника, — Елену Александровну Амитину, Зою Константиновну Водопьянову, Игоря Наумовича Голомштока, Дмитрия Исаевича Зубарева, Людмилу Мазур, Жореса Александровича Медведева, Павла Марковича Нерлера, Дмитрия Нича, Константина Михайловича Поливанова, Александру Александровну Раскину, Ольгу Александровну Смирницкую, Наталию Дмитриевну Солженицыну, Габриэля Суперфина, Валентину Александровну Твардовскую, Романа Тименчика, Юрия Львовича Фрейдина, Елену Цезаревну Чуковскую, Викторию Александровну Швейцер а также ныне уже покойных — Виктора Марковича Живова (1945 — 2013) и Сергея Викторовича Шумихина (1953 — 2014).