Блуда и диверсант

А л е к с е й И в а н о в. Блуда и МУДО. Повесть. СПб., “Азбука-классика”, 2007, 576 стр.

Писательница Анна Козлова как-то сравнила критика с ветеринаром-акушером, который должен с предельной оперативностью принимать роды у сотен кошек — современных писателей. Времени возиться с каждым котенком нет, бросил новорожденного в корзину — доставай другого, третьего. Уже через пару месяцев рецензируемого текста в природе нет, о нем уже все забыли, появилось много новинок. Роман Алексея Иванова вышел года полтора назад. Пушистый комочек превратился в здоровенного мордатого и усатого котяру, который давно уже гуляет по прилавкам книжных магазинов. Но жизнь художественного произведения, если оно и в самом деле чего-то стоит, не оканчивается в несколько недель или месяцев.

И год спустя о нем подчас можно сказать гораздо больше, чем сразу после “родов”.

“Акушер” Лев Данилкин предсказывал новому роману Алексея Иванова блестящее будущее: “Все говорит о том, что на этот раз в планы Иванова входит беспрецедентное увеличение лояльной аудитории; и пусть за это придется заплатить сменой имиджа и из „краеведа” превратиться в „порнографа” — однако это хит, стопроцентный, беспроигрышный хит”. Данилкин, конечно, знает толк в бестселлерах, но тогда, весной 2007-го, в успехе “Блуды” мало кто сомневался. Автором “Сердца Пармы” был писатель-неудачник, почти не публиковавшийся прежде, “Блуды” — создатель “международных бестселлеров”, “золотая несушка” издательского дома “Азбука-классика”. Издательство не поскупилось на рекламу нового романа. Десятки тысяч читателей ждали новое “Золото бунта”. Лучшие критические перья, от Павла Басинского до Ильи Кукулина, от Михаила Золотоносова до все того же Льва Данилкина, взяли книгу “в оборот”. Но ожидаемого успеха не последовало. По крайней мере, рекорды “Золота бунта” “Блуда” не побила и до “Сердца Пармы” тоже недотянула. Со временем рецензий становилось все меньше.

К концу года о романе стали подзабывать. Мой знакомый профессор-географ, недавно включивший “Сердце Пармы” в список обязательной литературы для своих студентов, не захотел читать книгу “с таким названием”. “Блуду” многие “брезгуют взять в руки”, — пишет мне замечательный пермский прозаик Евдокия Турова. “Вряд ли я бы стала по доброй воле читать книгу с таким названием”, — заявила Василина Орлова. Хит оказался вовсе не “стопроцентным”. Даже отказ Алексея Иванова от участия в премиальных “марафонах” PR-эффекта не произвел. Правда, читатели “Афиши” признали “Блуду” книгой года, но гламурная столичная молодежь не так уж и многочисленна.

Причины неудачи как будто лежат на поверхности. Сам Алексей Иванов признался: “…на встречах с читателями обязательно кто-то спрашивал, как новая книга называется. И вот стою я с микрофоном в магазине „Москва”… и отвечаю. А самому стыдно”.

Книге повредило ничем не оправданное засилье мата. Народ давно уже определил его место: непечатные слова. Тем более что мат, часть стихии устной речи, теряет свою “силу” на бумаге. А здесь даже название почти матерное. Впрочем, в интервью журналу “Newsweek” Алексей Иванов пытался оправдаться: “Это уже не мат — это речь. Люди не матерятся — они матом говорят про что угодно”. В жизни, увы, так и обстоят дела, но не в искусстве, не в романе. Народ и отреагировал соответственно.

Книга в магазинах все-таки расходится, но “Блуда” не стала “явлением”, хотя, забегая вперед, скажу, вполне могла им стать. Лев Данилкин и Захар Прилепин, не сговариваясь, предсказали неологизмам из “Блуды” успех у читателя, но его ОБЖ, ПВЦ и КВ “в народ” так и не пошли. Идея фамильона, нового типа семьи (нечто среднее между гаремом, бандой и творческим коллективом) оказалась мертворожденной. Искусственный конструкт, никак не связанный с реальностью. Утопия.

И все-таки “Блуда и МУДО”, на мой взгляд, один из самых интересных русских романов последних лет. “Для „Золота бунта” главной была „мысль народная”.

А для нового романа <…> „мысль семейная””, — смело (удержусь от оскорбительного “нагло”) заявил автор. (Аббревиатура МУДО расшифровывается автором так: “Муниципальное учреждение дополнительного образования”.) Но семейная-то мысль (пресловутый “фамильон”) как раз не вышла. Получилась опять “мысль народная”. Социальная сатира, переходящая в гротеск.

В основе романа (а все-таки это роман, а не повесть, как заявляет сам Иванов) — невыдуманная история. По всей стране Дворцы и Дома пионеров превратились в МУДО, а в некоторых местах и сами МУДО уже успели “оптимизировать”. В детстве я посещал кружок во Дворце пионеров. На моих глазах Дворец превратили в МУДО, вернее — в МОУДОД (в просторечии — “Мудод”, официально расшифровывается как “Муниципальное образовательное учреждение дополнительного образования детей”), а мой родной отдел натуралистов переименовали в “Городской детский экологический центр”. Казалось, что меняется только название, но на самом деле прибавилось бумажной глупости, псевдонаучной лексики, не подкрепленных ничем амбиций. Со временем из “Мудода” разбежались дети, в зоокружке вымерли животные, куда-то исчезли все рыбы, остались без ремонта старые теплицы. Фантасмагория жизни соперничает с фантазией писателя. Но “Блуда и МУДО” не скучный обличительный роман, не тягостное повествование о “свинцовых мерзостях жизни”. Алексею Иванову удалось достичь зыбкого равновесия между условным и реальным.

Автор, издатели, а затем и критики упорно называли “Блуду” порнографическим романом. Одна из рецензий даже называлась “Порно и задорно”. Но Иванов не порнограф, а сатирик. Порнография здесь средство, а не цель. Подобно тому как герой его романа думает “не о бабах, а бабами”, Алексей Иванов создает художественный мир, используя в числе прочих и порнографические образы.

Словарь Даля дает два значения слова “блуд”. Одно из них — блуд в значении “разврат”, “распутство”. Другое интереснее: “уклонение от прямого пути, в прямом и переносном смысле”. Любопытно, что в последние годы второе значение обрело и слово “порнография”, став практически синонимом “блуда”. Иванов использует оба значения, “блуда” (в значении “разврат”) становится у него метафорой блуда (в значении “кривда”).

Вымышленный город Ковязин — художественное пространство романа “Блуда и МУДО”. Это вовсе не провинция, это авторская модель мира. Топография Ковязина во всех отношениях “блудная”: “Вокруг его города русалочьей косой обвилась Талка, а треугольники полей за волнующимися рощами были как девичья нагота за отдутым купальным полотенцем. Покатые холмы Колымагинских Гор со всеми складками своих потаенных лощин <…> лежали как обессиленная любовница, забывшая о стыде. Раздутые облака громоздились над миром наплывом женственных изгибов, напряженных от страсти до горячего сферического сияния”. Даже огонь “почти непристойно” извивался на углях, “словно в костре сгорали позы из „Камасутры””. Сама земля “смущенно колебалась, как девушка-подросток в первый раз на диком пляже <…>. И свое смущение, стянув купальник, она компенсирует матом и грубостью всех этих придорожных штабелей шпал, котлованов, свалок и сараев”.

“Миф об успехе <…> отформатировал нас так, что наши представления о жизни стали неадекватны реальному положению вещей”, — заметил Алексей Иванов в интервью “Новой газете”. На столкновении новых амбиций, возникших под воздействием рекламы, телевидения, со старой реальностью возникает фантасмагория Ковязина. Провинциальный городок, от одного названия которого веет дремучим захолустьем, но с амбициями как минимум Чикаго или Бостона. Жители не стремятся покинуть город. Они лишены комплекса провинциала. У них в Ковязине есть все, причем “здесь и сейчас”. Издали живописные районы Ковязина выглядели как “маленькая Европа”. Но это впечатление обманчиво. Даже в престижном районе “Пикет”, где селились новые русские, “многие особняки стояли недостроенными. Или были достроены, но почему-то оставались нежилыми, с темными и грязными окнами в белых рамах”. Что уж говорить о пролетарских микрорайонах “Прокол” и “Пролет”. Здесь все — суррогат и подмена. В европеизированном кафе официантка с бейджиком “Оленька” обслуживает посетителей вполне по-ковязински, сочетая грубость с необъяснимым презрением и ненавистью к посетителю: “Оленька захлопнула меню так, будто Моржов туда наблевал, и <…> принесла заказ, заменив оливье на крабовый салат, а кофе-американо на капучино”. В другом кафе юноша таджик приворовывает сахар, а на жалобы посетителей произносит неизменное: “Н-н-т сахар”. Сходным образом обслуживает клиентов проститутка Алёнушка: выпрашивает деньги на пиво, хамит и не исполняет принятых на себя “обязательств”.

“Балов в Ковязине не наблюдалось уже лет девяносто, но бальный танец считался непременным атрибутом состоятельных людей”. Здесь есть своя “элитная” гимназия. Но главное, захолустный Ковязин — это город супермаркетов. Почти по Мишелю Уэльбеку — Ковязин как супермаркет, но местный храм потребления смотрится странно: “Кирпичные витрины супермаркета навевали какие-то оборонные ассоциации: линия Маннергейма, рейхсканцелярия...” Этот супермаркет назывался “Нежный”. Были еще “Добрый”, “Любимый”, “Семейный”, “Дружный” и “Ласковый”. У дверей гламурного парадиза “мужик в трико, пиджаке и бейсболке укладывал в кузов грузового мотороллера мешок вермишели”.

Вершина всего этого великолепия — сеть гипермаркетов “Анкор”, принадлежащая двадцатидвухлетней Наташе де Горже. Сама Наташа, как механическая кукла, круглосуточно вещает с телеэкранов: “Нам интересно работать креативно, выстраивать новые логистические процессы и апробировать новационные подходы в сегменте потребителей среднего уровня. Эскизный проект региональной экспансии „Анкора” был построен с учетом мировой практики деятельности дискаунтеров, как в направлении потенциального клиента, так и в направлении потенциального оператора”.

Может, жители Ковязина просто недозрели до общества потребления? Скорее перезрели. Роман Алексея Иванова — настоящий “Духless”, только созданный на несравненно более высоком художественном уровне. Жителей Ковязина интересуют преимущественно две вещи: деньги и секс. Если секса здесь немерено, то деньги и успех достаются лишь самым наглым и проворным особям. Слабые порабощены, хотя своего рабства не замечают. Им суждено занимать низшие, грязные и заплеванные ступени жизни. На самом дне находятся спившиеся жители соседних деревень — друиды (деревенские андроиды).

Хозяева жизни здесь — чиновник от образования Манжетов и мент-сутенер Сергач. Манжетов собирается превратить МУДО в Антикризисный подростковый центр, педагогов выгнать на улицу, а самому пристроиться у нового финансового ручейка. Там уже приготовлены теплые местечки для любовниц Манжетова — психолога (трехмесячные “психологические” курсы в педтехникуме) Алисы Питугиной и “англичанки” Милены, которую Манжетов намерен спасти с тонущего корабля МУДО. Уж как Алиса с Миленой будут перевоспитывать малолетних преступников и наркоманов (ради них будто бы и создается центр), представить несложно. Менее удачливые молодые сотрудницы МУДО пополнят ряды уличных проституток (сутенеры, Сергач и Лёнчик, уже “раскатали губу”), краевед Костерыч пойдет работать сторожем на автостоянку, а дети… Так что ж? Государство ведь выделяет деньги на перевоспитание малолетних преступников, а не на воспитание нормальных детей. Система ценностей перевернута. Даже ироничный Борис Моржов, главный герой этого романа, прежде старательно избегавший резонерства, вынужден откровенно растолковать детям ковязинские порядки: “Школу бросайте, воруйте, курите и пейте, хорошо бы еще вам пару лет в тюряге отсидеть <…> тогда вас тоже бесплатно отправят в путешествие на новеньких катамаранах”.

Ковязин — мир без стыда (от стыда здесь краснеет лишь табличка с аббревиатурой “МУДО”), без чести, без совести, без высоких идей. Вместо любви и дружбы — ОБЖ (обмен биологическими жидкостями). ОБЖ является и лучшим способом коммуникации. Слово обесценилось, наступил кризис вербальности — КВ. Верят не в духовную связь, а в половую. Едва ли не самым отвратительным, шокировавшим некоторых читателей символом блуды становится проститутка по имени Алёнушка.

Ни счастья, ни смысла в такой жизни нет. Ключевое понятие, характеризующее мир Ковязина, — Дешевое Порно (ДП) — “публичная и профессиональная долбежка друг друга за небольшие деньги, но с удовольствием, к тому же без любви, без артистизма и даже без декораций”. Этот порядок вещей не изначальный, но давний, уходящий корнями во времена легендарного купца Забиякина. Проклятие Забиякина, или, иначе, Проклятие Неискоренимой Непристойности (ПНН), относится к ДП как “марксизм к ленинизму”. Вместе они составляют основную формулу Ковязина: ДП (ПНН). Привет Виктору Пелевину.

Как бы ни блудил сам Моржов и другие герои романа (сексуальных сцен в романе избыточно), именно второе (кстати, народное) значение слова “блуд” здесь основное. Блуда — это такой миропорядок. “Во вселенной добро было субстанционально — то есть вселенная была сделана из добра, а зло только заполняло пустоты, пусть и весьма обширные. Но <…> вселенная перекувыркнулась, превратившись в блуду. А в блуде субстанционально было зло”. Ковязин — территория блуды, где ложь, воровство, мошенничество, очковтирательство и халтура — не пороки, но основа бытия.

Главная тема этого романа — борьба с блудой. Но прежде, чем вернуться к блуде, поговорим о герое.

Критики обычно сопоставляют Бориса Моржова с Виктором Служкиным, героем раннего романа Алексея Иванова “Географ глобус пропил”. Захар Прилепин даже полагает, что Моржов и Служкин, собственно, один и тот же человек. Различаются только обстоятельства. Другое время, другая жизнь. На самом деле общего не так много. “Географ” — социально-психологический роман, по словам Леонида Юзефовича, “смешная и бесконечно печальная книга. <…> о мире, который продолжает „красою вечною сиять”, даже во времена инфляции и экономических реформ”. “Блуда и МУДО” — роман сатирический, философский и остросоциальный.

Нужда заставила Служкина пойти работать в школу. В школе его едва терпят, и немудрено. Предмет он знает слабо, порядок навести не может, авторитетом у детей не пользуется, курит в школе, выпивает с учениками. Правда, водит их в турпоходы, но и там Служкин не в состоянии управлять своими ребятами: в первый же день напился и окончательно утерял слабое подобие авторитета. Юные туристы демократическим путем смещают его с должности начальника отряда. Казалось бы, куда уж дальше? “И вот я стою под этими созвездиями с пустыми руками, с дырявыми карманами. Ни истины, ни подвига, ни женщины, ни друга, ни гроша. Ни стыда, ни совести. Ну как же так можно жить? Неудачник…” Да, неудачник, который вынужден держаться даже за такую непрестижную, низкооплачиваемую и нелюбимую работу.

Моржов богат, успешен, свободен и бескорыстен. Художник европейской известности, он меньше скован условностями системы. В душе Моржов — поэт и философ, мыслитель (единственный в Ковязине), а потенциально — общественный деятель, автор лозунга: “Наше будущее — это демократия плюс пиксилизация всей страны” (пиксель — это точка на экране монитора, и Моржов сравнивает человека с такой точкой).

Герой “Блуды” создан по принципу оксюморона: святой грешник, бескорыстный служитель порока, пошляк и поэт: “Жить приходилось в сатире, а душе хотелось эпоса, потому Моржов смотрел не на рынок, а на просторы, распахнутые перед обрывом Крестопоклонной площади”.

Служкин — все-таки типичный для современной литературы герой, интеллигент, отодвинутый на обочину жизни. Служкин, как, кстати, и Отличник из “Общаги”, и даже князь Михаил из “Сердца Пармы”, плывет по течению, беспрекословно подчиняясь воле судьбы. Он не столько слаб, сколько пассивен.

Моржов — герой деятельный и динамичный. С первой грубоватой, но энергичной фразы: “Моржо!.. Иди в жо! Ну, Моржов, собственно, и пошел”, — и до красивого и таинственного исчезновения в финале, Моржов все время находится в движении: он ездит по городу на велосипеде, постоянно (и бескорыстно!) улаживает чужие дела, вступает в связи с девушками (для общего блага!). Моржов — герой-победитель. Не плакатный, не пафосный. Смешной герой смешной истории.

Впрочем, есть в Служкине и нечто моржовское, как и в Моржове — служкинское. Служкин, несмотря на все свои мелкие грехи и пороки, личность харизматичная. В него влюбляются не только многочисленные одинокие женщины, но и девятиклассница Маша, умница и красавица. Герой Алексея Иванова в своей, казалось бы, мрачной, безрадостной жизни сохраняет и чувство юмора, и жизнелюбие. Как и Моржов, он лишен комплекса провинциала. В конце концов Служкин теряет и работу, и любовь, но сохраняет душевную гармонию: “Яркий солнечный полдень рассыпался по Речникам. <…> Служкин на балконе курил. Справа от него на банкетке стояла дочка и ждала золотую машину. Слева от него на перилах сидел кот. Прямо перед ним уходила вдаль светлая и лучезарная пустыня одиночества”.

В “Географе” герой “окольцован” композицией романа. За пару дней до первого сентября Служкина принимают на работу в обычную пермскую школу. На выпускных экзаменах со скандалом выгоняют. Жизнь без цели и смысла, правда, с неопределенной надеждой. Моржов, в отличие от плывущего по реке жизни Служкина, преследует определенную цель. Нет, не Призрак Великой Цели (ПВЦ — в терминологии Моржова), а цель, которая оказывается столь значительной, что герой старается прикрыть ее обыкновенной дурашливостью.

Моржов — аналитик и практик в одном лице. Он открывает законы, по которым существует город Ковязин, и, подобно тому как физик заключает законы природы в формулы, Моржов составляет те самые аббревиатуры — ТТУ, ВТО, ПМ, ОБЖ. Он изучает Блуду, как изучают опытного противника. Запоминает повадки, находит слабые места. Наконец, прекрасно изучив систему Блуды, вооруженный знаниями, он начинает действовать: спасает от “оптимизации” (читай — ликвидации) МУДО (бывший Дом пионеров), наказывает сутенеров — Сергача и Лёнчика. Обстоятельствам не подчиняется, но подчиняет их себе. Он не детерминирован повседневностью. Для сотрудников МУДО Моржов становится спасителем, добрым гением.

Моржов борется с блудой, используя ее же оружие: секс, обман, наглое очковтирательство. Блуда в лице Манжетова признает его победу. Мошенник перехитрил мошенника, но, позвольте, что было нужно этому мошеннику? Не ради же грошовой зарплаты методиста он предпринимает титанические усилия? Что нужно Моржову? Автор и герой в один голос вторят: секс. Моржов просто хочет переспать с тремя сотрудницами МУДО — Сонечкой, Розкой и Миленой. Ради них Моржов будто бы и соглашается поехать в заброшенный пионерлагерь, ради них спасает МУДО. Но, во-первых, женщины в Ковязине доступны, а для Моржова в принципе все равно, с кем… Алексей Иванов утверждает: “…для него (для Моржова. — С. Б.) каждая женщина — отражение идеала… Ну а внешне это выглядит так, что он хочет всех”. Во-вторых, три молодых “воспитательницы” далеко не уйдут. Моржов охотно нанимает проституток. Если та же Сонечка станет проституткой (а именно таковы ее перспективы после реорганизации МУДО), то что же помешает ему “снять” Сонечку, как он “снимал” Алёнушку? Отбить Милену у Манжетова, а Розку у Сергача тоже несложно.

Может быть, Моржов — лидер, вождь, главарь, может быть, ему, как Остапу Бендеру, нужны ученики, оруженосцы, “мулаты”? Нет, для Щекина он собутыльник, для Сонечки, Милены и Розки — любовник, для детей — всего лишь один из “преподов”. Уважаемый, энергичный, даже подавляющий своей активностью, лидером он становится лишь перед решающей схваткой с Манжетовым. Что до пресловутого фамильона, то Моржов бросит его, как только развеются тучи над МУДО. Нет, цель Моржова — не секс и не фамильон. Что же тогда?

Вспомним, что вся деятельность Моржова подчинена разрушению блуды, но блуда не может породить человека, способного с ней бороться. Яблочко падает только под яблоню, перегнивает и служит ей удобрением. Система блуды замкнута. Она развивается по своим законам, которые Моржов и пытается свести к формуле. Преобладание военных аббревиатур (ПМ, КВ, ОБЖ) тоже не случайно. Моржов не просто исследователь — он воин, разведчик, диверсант.

Моржов — агент из другого мира. “Инопланетный” шпион. Моржов — диверсант, посланный автором подорвать миропорядок блуды. Он и ведет себя соответственно. Устраивается в МУДО на зарплату “некрупного насекомого”, хотя денег у него много, а закон, карающий “тунеядцев”, был отменен с падением советской власти. Из тихого уголка удобнее наблюдать, не привлекая к себе внимания.

Даже внешность Моржова и его манера держать себя говорят о многом: “Моржов носил огромные, в пол-лица, очки-окна с толстой, как оконная рама, оправой. Эти очки в сочетании с улыбкой, несколько лошадиной физиономией и высоким ростом придавали Моржову дебильно-жизнерадостный вид. Такой вид очень помогал при общении с начальством, а также в различных двусмысленных ситуациях. <…> эдакий шалун, бонвиван, невоспитанный обаяшка”.

Правильно, так и ведет себя диверсант. Он должен быть свой, свой “в доску”. Моржов ведет себя как “свой”. Беспрестанно матерится, много пьет, кодируется — и снова пьет. Постоянно блудит, ломает дурака перед начальством, вешает лапшу на уши, врет напропалую, снимает проституток — словом, ведет себя как нормальный ковязинец, подданный блуды. Советский разведчик в эсэсовском мундире. Впрочем, если уж говорить о разведчиках, то Моржову ближе не строгий, асексуальный Штирлиц, а брутальные соблазнители наподобие Джеймса Бонда или некогда популярного Эмиля Боева. Как и Боев, Моржов идет к цели и через постель, и через убийство. Финал “Блуды” получился в духе уже традиционного для поздних романов Иванова “крутого драйва”. Погоня, стрельба, убийство негодяя.

Вражеский “мундир” идет Моржову. В Ковязине он чувствует себя превосходно. Но Моржов так и остается неразоблаченным. Подозревает неладное только… проститутка Алёнушка: “Кроме тебя, у меня все клиенты нормальные <…> ты не мент, не бизнесмен <…> не начальник… Видно ведь. Откуда же у тебя бабки?” Логическое мышление — не ее сильная сторона, но Алёнушка чувствует чужака, как собака безошибочно определяет вора, загримированного под хозяина и напялившего хозяйскую одежду. Впрочем, подобно тому, как дама просто приятная и дама, приятная во всех отношениях, сделали из поступков Чичикова неверный, но зато близкий, понятный им вывод (похищение губернаторской дочки), так Алёнушка, отметив странности Моржова, приходит к неверному, но близкому и понятному ей выводу: Моржов — извращенец.

Задача Моржова — поколебать блуду, не уничтожить (для этого Иванову пришлось бы вернуться к жанру научной фантастики), но хотя бы нанести ей удар. Маленький теракт на вражеской территории. “Теракт” удался. МУДО сохранили, Манжетова понизили в должности, Антикризисный центр так и остался фантомом, Сергач спился, Лёнчика прикончил Моржов.

Наташа Ландышева будет и дальше играть в теннис, Сережа Васенин — изучать краеведение, мальчишки-“упыри”, вместо того чтобы нюхать клей, станут ходить в походы, педагоги — заниматься своим делом. Вот только Моржов исчезнет. Миссия выполнена, смерть героя дисгармонировала бы с поэтикой этого романа, осталось отправить Моржова туда, откуда он пришел. Ну его и отправили: “Моржов легок на подъем <…>. Взял да и улетел с инопланетянином...”

Сергей Беляков

Екатеринбург.